Однако, устроиться вдвоем на чугунной пионерской кроватке было непросто. Во-первых, она была настолько узкая, что даже когда Лелик один ложился на спину, для рук места не оставалось, и рукам приходилось ночевать на полу. Во-вторых, на этой кровати явно спало несчетное количество поколений юных пионеров или взрослых солдат, потому что скрипела и визжала она совершенно кошмарно при любом прикосновении.

– Господи! Что это? – спросила Анжела, когда поняла, на чем ей сегодня предстоит спать.

– Зря нос воротишь, – сказал Лелик шепотом. – Историческая реликвия. На этой кровати спал еще Юрий Гагарин, когда был пионером.

– Ну тогда – "поехали"! – процитировала Анжела и смело бухнулась на постель.

Кровать отозвалась жутким гулом и скрипом бесчисленных пружинок и железных завиточков. Сергей при этом перестал храпеть. Лелик затаил дыхание.

– К заутрене звонят, – изрек Сергей явно во сне, немного поворочался и снова захрапел.

– Лелик, – шепотом позвала его Анжела. – Чего стоишь пень-пнем? Ложись давай.

Лелик начал аккуратно пристраиваться сбоку, но через минуту стало понятно, что там остаются свободными примерно полтора сантиметра, так что ему никак не уместиться. Наконец, Анжеле надоели эти Леликовы интеллигентские ухватки, она решительно схватила его за свитер и дернула. Лелик упал прямо на нее. Кровать взвизгнула победным аккордом, и металлическая сетка стала раскачиваться, продолжая издавать истерические взвизгивания, которые потихоньку стихали по мере того, как сетка уменьшала свои колебания.

– Лелик, ты заколебал, – громко произнес рейнджер.

– Это не я заколебал, – объяснил Лелик. – Это сетка заколебалась.

– Нам, татарам, конгруэнтно – что у тебя там заколебалась. Нам – лишь бы ты нас не заколебал окончательно. А то возьму вместе с кроватью и выставлю на улицу. Там тебе волки ночью прибор-то и откусят.

– Не надо, – прошептала Анжела.

– Да я тоже – не фанат этого дела, – шепотом признался Лелик. – Слышь, Юр, – сказал он невидимому в темноте рейнджеру. – Я же не виноват, что кровать такая древняя.

– Ворочаться надо меньше, – проворчал рейндеж, сам очень шумно заворочался, от чего его кровать стала визжать на всю поляну, потом затих и засвистел носом.

Лелик осторожно протянул руку к бедру Анжелы. Кровать скрипнула. Лелик замер. Тогда Анжела попробовала протянуть руку к своим спортивным штанам. Кровать снова протестующе взвизгнула и они замерли.

– Мда, – шепотом сказал Лелик. – Мы такими темпами за неделю не разденемся.

– Тебе проще, – прошептала ему Анжела. – Можно штаны не снимать. А мне-то – придется.

– Да, уж, – ответил Лелик. – Это точно. Ничего не поделаешь.

– Слышь, Лелик, – снова прошептала Анжела. – Ты бы не мог чуть-чуть приподняться? Я тогда попробую штаны стянуть.

Лелик уперся руками и ногами в стальной остов кровати и аккуратно приподнялся. Кровать молчала. Анжела начала было потихоньку снимать спортивные штаны, но кровать не снесла подобного кощунства и развопилась на всю поляну. А тут еще у Лелика с испугу руки подломились, он рухнул на Анжелу, что привнесло в ночную кроватную симфонию новый десяток жизнеутверждающих аккордов.

– Вашу маму, – громко сказал окончательно проснувшийся Сергей. – У меня такое ощущение, что я сплю среди стада мартовских котов.

– Которые, к тому же, еще и трахаются, – подал голос рейнджер.

– С вами потрахаешься, – обидчиво сказал Лелик. – Орете, как цирковой хор крокодилов.

– Нет, как тебе это нравится? – обратился Сергей к рейнджеру. – Это мы, оказывается, орем. А кто тут уже полчаса кроватью скрипит и никак, мать твою, успокоиться не может? – заорал он в сторону Лелика.

– А вот выражаться не обязательно! – с достоинством подала голос Анжела.

– Ой, – сказал рейнджер, и в палатке воцарилось долгое молчание.

– Так вы там вдвоем! – оценил ситуацию Сергей.

– Конечно вдвоем, – сердито сказал Лелик. – Девушке же надо где-то переночевать. Может прикажешь ее на улице положить? Под стол, рядом с твоим братцем-алкоголистом.

– Да нет, – растерялся Сергей, – я не возражаю. Только мы же тоже люди. Умаялись и спать хотим. Между прочим, вас спасаючи умаялись. Так что поимели бы уважение к двум старым больным человекам.