Следующий поворот художественного развития – это деконструктивизм. Шаг в сторону от прямолинейности и регулярности. На фоне этого поворота атеизм становится ругательным словом. И Россия встает с колен, каким бы нерусским ни казался этот сдвиг в эстетическом плане. Так что конца света можно еще подождать.

Люди прошлого были более целостны, (кроме прочего из-за отсутствия средств транспорта и связи) поэтому существовало представление о чистоте стиля. Современный человек может одновременно чтить Христа и Карла Маркса, состоять членом районного отделения мафии и хоронить товарищей по церковному обряду, ценит Достоевского и ненавидит Россию и так далее. Результатом этого является спрос на смешение стилей и теоретическое обоснование эклектики. Да и истинно верующие люди тоже носят в душах несовместимое, поэтому не стоит рассчитывать, что наши творенья будут такой же утренней звездой, как храм Покрова на Нерли или Владимирская. Но все равно в Новой России продолжается подлинное религиозное возрождение, и пускай к чистым духовным переживаниям всегда примешивается осадок человеческих страстей, в ответ на наши молитвы Бог даст найти не чуждые духовности художественные формы, соответствующие российскому национальному характеру, и лучшему, что есть в современности. Может быть, это будет храм в деконструктивно-русском стиле, чем «черт» (прости Господи) не шутит.

Пример крайней деконструктивности – работа американского мастера Якоба Кресса (рис. 2).

Рис. 2

Мало кто знает замечательного фольклорного резчика из города Кимры Тверской губернии Абаляева (рис. 3). Кимры были обувной столицей России. Колодки под обувь делали из дерева. С них и начал Абаляев. Но пошел дальше. Он стал делать миниатюрные жанровые сцены из жизни окружающих его людей. Это был трагический период в истории кустарного промысла, когда он и экономически и идейно вытеснялся с арены истории. Поэтому герои абаляевских миниатюр представляются часто в подвыпившем виде. Чуяли русские мужички, что не остается им места под солнцем. Накануне Великой Отечественной войны Абаляев начал без особого успеха подражать классическому стилю. И его героическая смерть в борьбе за Родину была самым логичным завершением трагической судьбы. А наибольшая несправедливость в том, что замечательная коллекция его работ в Кимрском краеведческом музее, мало кому известна. Хотя тиражирование его чудесных фигурок могло бы иметь коммерческий успех. Между прочим, это веская альтернатива приевшимся богородским, хотьковским и абрамцевским «шедеврам». Главное только чтобы альтернатива эта оказалась из дерева, а не из пластмассы.

Рис. 3

К слову о мелкой скульптурной пластике надо упомянуть еще замечательные традиционные фигурки Нила Столобенского на костыликах со Столобенской Селигерской пустыни, из Тверской губернии (рис. 4).

Распространенным является мнение, что скульптура – запрещенное православием дело. Мнение в целом ошибочное, однако, нет дыма без огня.

Скульптурой в полном смысле слова является изображение, которое смотрится со всех сторон. Она общается с пространством. Православные резные изображения чаще были вставлены в киот или прислонены к стенке так, что задняя сторона являлась неэкспозиционной (не просматривалась).

Рис. 4

Полностью объемные фигуры постепенно появляются в послепетровское время и, несмотря на то, что молились им в недрах нашей Церкви, их нельзя занести в разряд православных, также как и живоподобное иконописание (читай Л. Успенского). В русской традиции, все-таки, объем был малораспространен по сравнению с живописью. Круглая скульптура больше атрибут католичества. Поэтому не случайно, что при императоре Николае Первом, вынужденном отстаивать национальные начала, после кровавого покушения со стороны «бытоулучшительной партии» (Серафим Саровский), резные фигуры подверглись гонению. Справедливо было, конечно, убрать из храмов эти творения, имеющие лишь христианские названия, но светские по духу, как и почти все позднее «религиозное» искусство. Но подвергнуть даже часть из них уничтожению, было жестоким перебором. А самым досадным в этом деле было то, что вместе с псевдохристианской, прокатолической скульптурой попали и истинноправославные древние резные изображения, такие, как Никола Можайский (рис.5 работа автора), Параскева Пятница (наиболее распространенные) и многие другие фигуры святых. Характерным признаком их русского настроя были сдержанность, покой, смиренная умиротворенность в отличие от возбужденности (экзальтированности), театральности и гордостной страстности прозападных образцов. Строгость и благородная простота образов святых, созданных народом, этими же святыми и была в нем воспитана. И сами Никола и Параскева, жившие в Византии в эпоху неразделенных церквей, были такими же по духу, как Святитель Алексий Московский или Серафим Саровский, и многие, многие другие, близкие, понятные и простолюдинам, и ученым. Любовь к святыне, проявляемая хоть и грешным человеком, свидетельствует о том, чего в его душе больше.

Рис. 5

Открыто антиправославным было еще первое гонение на скульптуру, воздвигнутое при Петре Первом его масонским сподвижником, главой Синода Феофаном Прокоповичем. Реформаторы ориентировались в первую очередь на протестантские страны, не признающие никаких изображений и известные своей ненавистью к католичеству, и хотя наша скульптура мало имела с ней общего, ей тоже не посчастливилось. Да и как характерная принадлежность родной старины деревянные фигуры попали в опалу. О том, что скульптура в древней Руси была узаконенным делом, говорит тот факт, что с 14 века был даже установлен праздник чудотворному резному образу Николы Можайского, хранящемуся ныне в Третьяковке.

При взгляде на скульптурное изображение у вероисповедных врагов (буквально толкующих священное писание) возникает ассоциация с идолом, статуей языческого божества или мифического существа, поклонение которым несовместимо с верой во Святую Троицу. Но если понимать Библию буквально, в ней обнаруживается масса ошибок и противоречий, и не зачем вообще тогда на нее ссылаться. А иконам мы не поклоняемся, а лишь почитаем их, если быть верным святоотеческому слову. Почитаем мы также родителей, свое Отечество, церковные таинства и святых угодников Божиих. Христианская вера, постепенно входя в жизнь народов, не столько разрушала старые формы, сколько наполняла их новым содержанием. И сами формы со временем изменялись. Так мы видим, что характер славянских идолов никак не похож на православную скульптуру. Зато очень близок он к работам мастеров, оставшихся в язычестве поныне в Африке, или Южной Америке, причем, последние ярче и выразительней. Сохранившиеся до нашего времени божки не подтверждают рассуждения доморощенных фашистов о великой праславянской культуре, разрушенной Равноапостольным князем Владимиром (рис. 6).

Вот античным язычникам было с чем расставаться. И хотя содержание их искусства не доводило до Христа, художественные принципы и методы перешли к крестившимся потомкам. Образы искусства греческого были более идеальны и возвышенны, чем индивидуализированные, чувственные римские аналоги. Через Византию эта традиция перешла на Русь.

Рис. 6

Идеальная красота образа более свойственна иконе, чем резному лику, это объясняется большей технической сложностью резьбы по сравнению с рисунком. Рисунок можно стереть, а резьбу не исправишь. Но в лучших образцах, таких, как Параскева Пятница (Новгород 16 век), Митрополит Иона (Москва 17 век) или Иоанн Новгородский (Новгород 1559 г.), исправлять нечего (рис. 7) и в вещах, менее технически совершенных, анатомическая неправильность и асимметрия искупается теплотой, сердечностью и чистотой образов.

По сравнению с иконой резные фигуры, как вещи исключительные, чаще имели подписи авторов. Кроме того, в изготовлении икон имело место разделение труда.

Рис. 7

Скульптура тоже, впрочем, расписывалась, как и в античный период, но главным ее творцом можно считать ваятеля—резчика (другое название сницарь). Со временем роспись по левкасу яичной темперой, покрытая олифой, (вареное масло с разбавителем) темнела и расписывалась заново уже в другом стиле. Раскрывать неизвестную к 19 веку древнюю живопись начали только в 20 веке. Но и самое большое гонение на Церковь (а соответственно и уничтожение памятников) случилось в том же веке. Об этом даже намеком не могли обмолвиться в своих книгах подъяремные советские искусствоведы. Сколько всего погибло во взорванных и оскверненных храмах, никто не считал. Но нет худа без добра: зато, сколько теперь работы для нас и наших коллег.