О Боже! Что случилось с превосходной гордостью былых времен, той гордостью, которая презирала всю показную роскошь и соблюдалась более ревностно, чем сама жизнь! Какое поразительное знамение времени: позвольте женщине утратить честь ПЕРЕД браком, и она никогда не будет прощена – ее грех никогда не забудется; но если она сделает это, когда у нее уже есть фамилия мужа, прикрывающая ее, то общество закроет глаза на все преступления. Соедините этот факт с общим духом осмеяния, который преобладает в модных кругах: осмеяние религии, осмеяние чувств, осмеяние всего, что является лучшим и самым благородным в человеческом сердце; добавьте к этому, общее распространение «свободно мыслящих» и отсюда конфликтующих и неустойчивых во мнении; позвольте всем этим вещам вместе поработать в течение нескольких лет, – и Англия будет смотреть на родственные страны, как смелая женщина за игрой в домино: ее черты частично скрыты от явного позора, но глаза блестят холодно сквозь маску, показывая всем смотрящим на нее, как она тайно упивается своим новым кодексом беззакония и жадностью. А поскольку она всегда будет жадной, а ее характер – корыстным, то в женщине не останется уже никакого изящества, сохраняющего ее былое очарование. Франция достаточно недобродетельна, Бог знает, и все же есть солнечная улыбка на ее губах, которая радует сердце. Италия также порочна, но все же ее голос исполнен мелодиями, похожими на пение птиц, а ее лицо – это прекрасная мечта поэта! Но развратная Англия станет похожей на мелочную сварливую матрону, одержимую неестественной и неуместной игривостью без смеха, без песни, без улыбки, с единственным богом по имени Золото и только одной заповедью под номером одиннадцать: «Вы не должны быть раскрыты!»

Я спал этой ночью на палубе. Капитан предложил к моим услугам его маленькую каюту и был в своем добросердечии искренне расстроен моим отказом занять ее.

«Нехорошо спать под лунным светом, синьор, – сказал он обеспокоено. – Говорят, что от этого сходят с ума».

Я улыбнулся, подумав, что если бы мне суждено было сойти с ума, то это случилось бы прошлой ночью!

«Не бойтесь! – ответил я вежливо. – Лунный свет для меня приятен и не оказывает иного эффекта, кроме умиротворения. Я здесь прекрасно отдохну, друг мой, не беспокойтесь за меня».

Он замешкался, а потом вдруг ушел, чтобы вновь появится через две-три минуты с толстым куском овчины. Он так настаивал на том, чтобы я взял его для защиты от ночного холода, что ради него я поддался уговорам и улегся, завернувшись в теплый мех. Добродушный парень пожелал мне тогда приятного отдыха и спустился в свою каюту, насвистывая веселую мелодию. Лежа на палубе, я смотрел вверх на мириады звезд, мягко сиявших на нежно-фиолетовом небе; я смотрел долго и пристально, пока мне не начало казаться, что наш корабль также превратился в звезду и плыл через пространство с его сверкающими товарищами. Я думал о том, какие создания населяли их? Простые мужчины и женщины, которые жили, влюблялись и лгали друг другу, как и мы? Или высшие существа, для которых даже малейшая фальшь невозможна? Был ли среди всех этих звезд хоть один мир, где не рождалась ни одна женщина? Неопределенные мечты и странные теории мелькали в моем мозгу.

Я вновь переживал агонию своего заключения в склепе, снова заставлял себя наблюдать сцену между моей женой и ее любовником, коей стал свидетелем в саду, снова обдумывал каждую мелочь, касавшуюся той страшной мести, которую задумал. Я часто удивлялся тому, каким образом в тех странах, где развод дозволяется, обиженный супруг может удовлетвориться столь скудной компенсацией за свои раны, как простое расставание с женщиной, которая обманула его. Для нее не следовало никакого наказания – она лишь получала желаемое! В этом даже нет никакого особенного позора, так как соответствует принятому стандарту социального поведения. Если бы общество назначило более суровые наказания за женскую измену, то меньше было бы и подобных скандалов и последующих разводов. Изящное женское существо подумало бы дважды, нет, пятьдесят раз, прежде чем подвергла бы свое тонкое тело риску оказаться отхлестанным кнутами в руках пары беспощадных представительниц ее же пола. Такая перспектива унижения, боли, позора и задетого тщеславия помогла бы более эффективно подавить в ней скотские инстинкты, чем все пышные судебные заседания, действующие по нормам общественного права, и присяжные заседатели.

Подумайте об этом, короли, лорды и свободное городское население! Когда-то официальным юридическим наказанием было бичевание привязанной к телеге преступницы. Если вы хотите остановить растущую безнравственность и бесстыдные пороки женщины, то вам лучше возобновить эту традицию, расширив ее применение от бедных слоев общества до самых богатых, потому что, вполне вероятно, что праздные герцогини и графини еще острее нуждаются в ней, чем занятые работой жены трудолюбивых мужчин. Роскошь, безделье и любовь к платью – вот рассадники для греха, так ищите же их! И не столько в лачугах голодающих и бедных, как в окрашенных в розовый цвет, ароматизированных мускусом будуарах аристократии. Найдите грех и ваши храбрые врачи обнаружат семена тех моровых болезней, что угрожают истребить целые города, – и тогда растопчите его, если вы сможете и если желаете сохранить добрые имена своих стран в глазах будущих поколений.

Не жалейте прутов ради правды! Не верьте ее роскошным волосам, ниспадающим в прекрасной беспорядочности, ее слезным глазами, взывающим к вашему милосердию. За ее богатство и положение она заслуживает меньше жалости, чем изгой, который не знает, где достать кусок хлеба. Высокое положение обязывает к высокой ответственности! Но я говорю дикие вещи. С бичеванием женщин мы покончили навсегда, и теперь оно вызывает у нас привычную дрожь отвращения. Но когда мы дрожим с таким же отвращением от всей чудовищности нашего общественного разврата? В очень редких случаях. Между тем, в случае измены мужья и жены могут развестись и продолжить свои раздельные пути в сравнительном мире. Да, некоторые могут это сделать, но я – не один из них. Никакой закон во всем мире не может исправить разодранного флага моей чести, поэтому я должен сам стать законом, а также адвокатом, присяжным, судьей – всеми в одном, и мой приговор не подлежит обжалованию!

И тогда я буду действовать, как палач, и какая пытка была столь совершенна и уникальна, как та, которую я изобрел? Таким образом я размышлял, лежа без сна, с лицом, повернутым к небесам, наблюдая свет луны, изливающей себя в океан, как золотой душ, в то время как вода билась с мягким бульканьем о борта брига и разлеталась белой пеной, когда мы неслись вперед.

Весь последующий день нам дул попутный ветер, и в Палермо мы прибыли за час до заката. Мы едва успели зайти в гавань, как небольшой отряд полицейских или жандармов, вооруженных до зубов пистолетами и карабинами, поднялся на борт и командир предъявил нам документ, дающий полномочия обыскать бриг на предмет наличия на его борту Кармело Нери. Я слегка забеспокоился за безопасность моего друга капитана, но сам он вовсе не был встревожен: он улыбнулся и приветствовал вооруженных эмиссаров, как будто они были его лучшими друзьями.

«Откровенно говоря, мое мнение таково, – сказал он, открывая для них бутылку кьянти, – что злодей Кармело сейчас где-нибудь на Гаэте. Я бы не стал вам врать, зачем мне это? За его голову предлагается награда, а я вовсе не богат. Подумайте сами, я приложил бы все усилия, чтобы оказать помощь!»

Один из жандармов бросил на него подозрительный взгляд.

«Мы получили информацию, – начал он четким деловым тоном, – что Нери бежал с Гаэты два месяца назад при содействии некого Андреа Лучиани, владельца прибрежного брига „Лаура“, который курсирует с торговыми целями между Неаполем и Палермо. Вы – Андреа Лучиани, а этот бриг называется „Лаура“, в этом мы не ошибаемся, не так ли?»