– Сынок, ты меня видишь? – сказал старик. Голос глухой, слабый.

Вячеслав подумал, что старик не в себе. По-видимому, это постоялец психдиспансера или просто пьяный бродяга. Вячеслав втянул воздух носом – вроде бы от старика не пахнет водкой. В любом случае, хорошего мало, надо уходить. Однако странное любопытство и врожденная тяга к саморазрушению заставили Вячеслава остаться на месте.

– Я же знаю, ты меня видишь. Видишь же? – старик подался вперед. Его напряженное лицо замаячило перед лицом Вячеслава.

– Это вы мне? – сказал Вячеслав, пытаясь влить в голос как можно больше дерзости. В конце концов, было бы неплохо, если бы старик отстал по-хорошему.

Судорога пробежала по лицу старика. Губы задрожали, а в золотых глазах запрыгали чертики. Борода зашевелилась, заросший волосами рот растянулся в улыбке. Старик зашелся влажным кашлем, в котором Вячеслав угадал смех.

– Как же долго я ждал тебя! – отсмеявшись, сказал старик. Он снял шапку и тряхнул волосами. – Или кого-то вроде тебя. Не совру, если скажу, что прошла тысяча лет. Время – вещь особая, для всех оно течет по-своему.

Вячеслав немного расслабился. Судя по всему, перед ним был самый обычный сумасшедший – насколько сумасшедший может быть обычным, разумеется. Старик бредил, а Вячеслав встречал на своем жизненном пути не так уж много безумцев, так что ему было любопытно. Он сидел и не шевелился, даже затаил дыхание, чтобы не спугнуть старика. А тот тем временем продолжал:

– Тысяча лет – большой срок даже для такого, как я. Иногда я не знаю точно, кто я такой. Я здесь очень-очень давно, – старик широким жестом обвел округу. – Я был здесь, когда этого дома, – он указал на психдиспансер, – еще и в помине не было. Скорее этот дом появился здесь из-за меня. Я был здесь до того, как там построили усадьбу и церковь.

Вячеслав не знал, что ответить. Собеседник замолк – возможно, погрузившись в воспоминания, возможно, ожидая реакции. Старые руки мяли серую шапку. Когда молчание стало неловким, Вячеслав осторожно повернулся к незнакомцу и вежливо сказал:

– Очень интересно.

– Ты думаешь, я просто выживший из ума старик. – Брови нахмурены, взгляд тяжелый. – Может, так и есть. Может, я сплю, и мне все это снится. Может, мы все снимся Белобогу. Или друг другу. Столько лет прошло… Знаешь, друг, память – она как разбавленный самогон. Самое главное вроде бы осталось, но остроту свою порастратило. А самое главное – в прошлом. Особенно для таких, как мы. – Снова широкий жест рукой. – Для тех, у кого ничего не осталось.

Вячеслав прислушивался к себе. Интуиция молчала, маленькая обезьянка тревоги, которая сидит в каждом из нас, спала. Старик по соседству излучал бесконечную печаль, но никак не опасность.

– Слушай, мы же даже не представились, – старик прервал свои путаные размышления и протянул руку. Шапка осталась лежать у него на бедре.

– Вячеслав, очень приятно.

Рукопожатие оказалось крепким.

– Люди так беспечны в обращении с именами. Я твою ошибку не повторю, Вячеслав. Запомни, имя – это власть. – Старик улыбнулся. – Ты можешь звать меня Старым. Звучит не очень, зато именно таким я себя чувствую.

– Хорошо. Старый значит Старый.

– Лучше не скажешь!

Помолчали.

– Знаешь, Вячеслав, вот сидишь ты тут рядом, – старик пнул кроссовкой камешек, взметнулась и начала оседать пыль, – и даже не представляешь, частью чего ты только что стал. Люди проживают свои жизни, заводят семьи, рожают детишек, а потом тихо умирают. Мало кто представляет, какая же сложная штука наш мир.

Вячеслав услышал мелодичный перезвон. Это где-то глубоко внутри забил маленький колокольчик восторга. В его бое – радость первооткрывателя; ощущение риска, приятно щекочущее нервы; ожидание Приключения, которое грезится после прочтения детской книжки. Возможно, так себя чувствовал Бильбо, когда в его жизнь ворвался Гендальф. Сравнение точное: солнечный весенний день, белобородый старик по имени Старый, только вместо уютной хоббичьей норы – психдиспансер, вместо трубки с хорошим табаком – дешевое пиво, вместо серой остроконечной шляпы – старая мятая шапка.

– Знаешь, как не хочется повторить свои ошибки? Умный учится на чужих ошибках, дурак – на своих. Видимо, я дурак. Да я и есть дурак, раз оказался здесь. Наверное, иногда самое правильное – сдаться и прекратить борьбу.

Снова пауза.

Старый внимательно посмотрел на Вячеслава.

– Вячеслав, я умираю. И не хочу этого. Сказать по правде, я ужасно этого боюсь. Когда только начинаешь жить, у тебя куча целей, куча желаний. Знаешь, это как по глупости набрать целую горку камней и нести ее. Потихоньку руки устают, ноги заплетаются, и с каждым неверным шагом камешки все падают и падают. Когда горка превращается в один-единственный камешек, бросаешь и его. Понимаешь, цель – вовсе не в камнях, цель – в движении. Но ты старый и дряхлый, а все продолжаешь плестись. Просто не знаешь, как быть иначе. Не знаешь, как перестать жить.

Вячеслав подумал, что никогда не видел людей, которые были бы так близки к смерти. Когда умер дедушка, он был десятилетним Славиком и о высоких материях не задумывался, просто не понимал, что происходит. Остальные бабушки и дедушки жили и умирали где-то далеко, за кулисами его жизни. Родители тоже умерли – как будто за кадром. Два неприятных факта – сначала папа, потом мама.

Слова старика тронули Вячеслава. Вячеслав прочитал много книг, посмотрел много фильмов, поэтому в его голове было много мыслей, взятых взаймы, много чужого опыта. Он не раз думал о смерти, но никогда – всерьез. Наверное, каждый человек до самой последней минуты думает, что все обойдется, что он все-таки бессмертен.