В целом разграничение ненамеренных и намеренных аномалий, действительно важное с точки зрения прагматики высказывания, оказывается нерелевантным при рассмотрении собственно языкового механизма его порождения, который и у тех, и у других одинаков (нарушение языковых правил, конвенций общения или неких общих принципов речепорождения – см. об этом у Ю.Д. Апресяна [Апресян 1995с: 621]).

К тому же применительно к художественной речи квалификация аномалий по признаку намеренности / ненамеренности значительно осложняется. Так, если языковая аномалия присутствует в речи персонажа как средство его речевой характеристики, тогда в плане авторской интенции мы должны признать ее намеренной (функционально нагруженной), а исходя из интенций персонажа она будет ненамеренной, так как герой не ставил себе целью сознательно породить отклонение от языкового правила.

Кроме того, в художественной литературе XX в. существуют типы повествования, для которых противопоставление аномалий по намеренности / ненамеренности может вообще нейтрализоваться. В частности, особенностью художественной речи А. Платонова является принципиально неразграничение слова Повествователя и слова героя [Левин Ю. 1991], когда про многие фрагменты авторского повествования нельзя с уверенностью сказать, кому – Повествователю или герою – он принадлежит.

Тогда с точки зрения реального автора – создателя текста аномалия будет намеренной, а с точки зрения «образа автора» как строевого элемента сюжетно-композиционной организации повествования – аномалия должна считаться ненамеренной. К тому же, по свидетельствам многих очевидцев, А. Платонов и в жизни часто говорил так, как это репрезентировано в его произведениях [Меерсон 2001], поэтому вопрос о намеренности или ненамеренности аномалий в художественной речи А. Платонова усложняется еще более.

В уже цитированной работе [Булыгина, Шмелев 1997] приводится также и другое разграничение аномалий, которое предполагает своим основанием наличие или отсутствие возможности, так сказать, «перевести» языковую аномалию обратно на стандартный язык. Это разграничение переосмысляемых и непереосмысляемых аномалий.

Со ссылкой на работу Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1987], Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев говорят о двух видах намеренных аномалий: «…высказывания, которые должны получить семантически стандартную интерпретацию (пусть с потерей образности и силы) в результате переосмысления, и высказывания, которые не могут быть сведены к стандартной семантике и привлекают внимание к самому нарушаемому правилу» [Булыгина, Шмелев 1997: 443]. Ср. мысль Н.Д. Арутюновой: «Приемы, специфические для языка художественной литературы, практически целиком созданы отклонениями от семантического шаблона. Их можно огрубление разделить на две категории: 1) сводимые (с потерей образности) к семантическому стандарту (риторические тропы и фигуры), т. е. интерпретируемые аномалии, 2) несводимые к стандартной семантике (прагматические аномалии, абсурд, нонсенс)» [Арутюнова 1999: 88–89].

К первой группе относятся так называемые переосмысляемые аномалии. В частности, на основе «постулатов речевого общения» могут получить нормальную интерпретацию выражения, буквальный смысл которых тавтологичен (типа Закон есть закон!) или противоречив (.И ненавижу, и люблю!).

При этом важно, чтобы адресат понимал, что произнесение семантически противоречивого выражения входит в интенцию говорящего: «Возможность переосмысления семантических аномалий, сведения их к семантическому стандарту (пусть с потерей образности и силы) обусловлена существованием особых правил переосмысления, которые говорящий может эксплуатировать. Тем самым семантически аномальное высказывание перестает быть аномальным; точнее, оно аномально относительно «базовых» правил, но вполне закономерно относительно правил переосмысления» [Булыгина, Шмелев 1997: 443].

Другой тип языковой аномалии – непереосмысляемая аномалия. Цель такой аномалии – привлечь внимание к самому нарушаемому правилу для достижения какого-либо эффекта. Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев приводят разные типы подобных аномалий. Во-первых, это языковая игра, преследующая чисто развлекательные цели (балагурство, острословие и т. п.). Во-вторых, это языковой эксперимент, служащий цели «остранения», «обнажения приема». Именно такого рода аномалии эксплуатируются в языке сказок Льюиса Кэрролла, проанализированном в работе Е.В. Падучевой [Падучева 1982].

Суммируя вышесказанное, отметим, что разграничение на непереосмысляемые и переосмысляемые аномалии представляется важным с точки зрения самого языкового механизма создания аномалий.

Однако, с одной стороны, не все аномалии, относимые в цитируемой работе к переосмысляемым (например, высказывания типа Закон есть закон), могут быть квалифицированы как аномалии: представляется, что как раз идиоматичность подобных моделей, вполне апроприированная стандартным языком, выводит их вообще за пределы аномалий.

А с другой стороны, есть точка зрения, согласно которой и непереосмысляемые аномалии не считаются таковыми. Так, при узком понимании языковой аномальности, представленном в работе И.М. Кобозевой и Н.Е. Лауфер, подлинными аномалиями считаются только те высказывания, которые могут получить стандартную интерпретацию: «Под языковой аномалией мы понимаем те случаи отклонений от нормы, для которых достаточно легко предложить стандартный способ выражения в языке. Поэтому мы не считаем языковыми аномалиями те тропы и фигуры речи, для которых сложно восстановить их нормативный прообраз, например: Чувства высоко поднимались сердцем и падали по другую сторону его» [Кобозева, Лауфер 1990: 125].

Однако приводимое авторами высказывание из А. Платонова выглядит куда более аномальным, чем, например, весьма типичная для поэтической речи метафора типа Звезда с звездою говорит (М. Лермонтов), которая может получить стандартную интерпретацию и, значит, согласно авторам работы, должна считаться истинной аномалией.

Впрочем, нет ничего страшного, что одно явление представляется «более аномальным», а другое – «менее аномальным». Важно, что не всякое переосмысляемое явление обязательно аномально и, напротив, не всякое непереосмысляемое явление обязательно выходит за пределы аномальности. Следовательно, и критерий переосмысляемости не всегда оказывается релевантным.