– Но как они ее крюком на платформу волокли… Страшно смотреть, покрышки по гравию, пыль и скрежет…

– И все было напрасным. Как ни старались…

– Ну не совсем напрасным, наверное… Все-таки сюжет покажут, и если эти милицейские безобразия не вырежут, то внимание привлечет. И будет резонанс.

– Тот-то и оно, – мрачно ответил Савельев, наливая водки. – Что «если».

Именно если.

– А что? Может быть?

– Может быть все… Мне глаза этого дерьмака, моего бывшего друга, что-то не понравились, когда он у меня кассету забирал.

– Думаешь?…

– Да нет, ничего особо не думаю. Просто все так складывается, что уже не верится вообще ни во что. Пашка мужик всегда был неплохой. Но ты ведь знаешь, что такое современные СМИ – двадцать четыре часа в сутки стоять раком в ожидании и без всякого вазелина…

– Но ведь ту передачу сделали.

– Да, та прошла каким-то образом. Может быть потому, что «ИКС» мы еще не затронули, в выступлениях фигурировала «неизвестная строительная фирма»…

Фридман вздохнул.

– Ладно, еще не вечер… Ты мне вот что лучше скажи – ты какую-то музыку играл там на пикете? Потрясающая музыка.

– «Ерушалаим». Песня про Иерусалим. Как мне раввин когда-то пояснил, своего рода гимн еврейской стойкости.

– Странно. Я не еврей, но эта музыка…

Савельев крепко сжал в кулаке рюмку.

– Вот я писатель, литератор… Но у меня слов не находится объяснить.

Она меня развернула и понесла… Хоть я и не еврей.

– Знаешь, – невесело улыбнулся Фридман. – Сегодня на площадке я впервые в жизни ощутил себя евреем.

– Неужели?

– Ну, неточно сказал. Не евреем… А… Представителем гонимого народа. Членом сообщества, которого притесняет власть, помноженная на деньги. Понимаешь? Для этого не обязательно быть именно евреем. Я ощутил страшную силу, которая готова была раздавить нас на краю этого котлована и закопать в нем же…

– Но музыка твоя нам помогла, поверь, – Савельев впервые улыбнулся.

– Знаешь… В какой-то момент мне хотелось с голыми руками кинуться на этих драных автоматчиков.

– Мне тоже, – признался Фридман.

– Да уж… Я видел, как ты стоял перед этим дерьмаком в ментовской форме. Мне казалось – еще одно движение, и ты ему голову смычком отхватишь.

– Так оно и было. Слава богу, он оказался умнее. А то мы бы вместе с Юрой сейчас в милиции сидели…

– Страсти роковые… И знаешь что…Вот ты умный еврей…

– …Полуеврей. И вовсе не умный…

– …Не спорь с пьяным русским дураком… Ты умный еврей и посмотри на все с разумной точки зрения. Только попробуй взглянуть…

– Давай. Попробую, – согласился Фридман.

– Скажи мне – от этого нового дома крыша у нас рухнет?

– Не рухнет.

– Или, может, воды не будет, газа, тепла?

– Тоже вряд ли.

– Или нас отсюда всех выселят, депортируют и загонят в барак?

– Тоже нет, – терпеливо отвечал Фридман, чувствуя что друг подходит к какому-то важному для себя выводу и не подгоняя его.

– Ну полупят сваи, надо потерпеть месяц или другой… А потом все затихнет. Потом построят и вообще перестанут нас тревожить. Ну свет закроют частично в окнах с восточной стороны… Но ведь это не смертельно.

– Не смертельно, так.

– Если работать по-настоящему, с утра до вечера, то домой приходишь уже в темноте, когда все равно, есть дом или нет. Так ведь?

– Именно так.

– Но жизнь… Жизнь, Азька, враздрай пошла… Все плохо со всех сторон, и еще этот дом. Понимаешь?

– Понимаю. Мне новый дом вообще мешать не будет, но… Сам факт вторжения в мое жизненное пространство заставляет бороться вместе с теми, кто смотрит на восток. Я понимаю, что нервы сам себе трачу, но не могу по-иному.

– Да. Все это субъективно, – продолжал развивать свою мысль Савельев.

– С точки зрения нормального человека: построили тебе дом под окнами, затенили свет – так ты наплюй и поменяй квартиру.

– Это легко сказать.

– Именно. Ты меня понимаешь. Эту я не знаю каким чудом заимел. Когда еще человеком был, а не нынешним отбросом…

– Ты… – попытался возразить Фридман.

– Отбросом, – повторил Савельев. – Мне сорок шесть лет, я фактически без работы, профессия моя невостребована, и я не вижу надежд ни на что, и к этой квартире привязан до гроба. А тут Ларка подрастает, замуж скоро выдавать…

– Не скоро еще.

– Да нет, у нее уже есть какой-то прыщеватый гребун со старшего курса.

– Дурное дело нехитрое. Но преходящее.

– Этого не станет, другой найдется… В общем – жизнь за горло берет со всех сторон, в тиски, и некуда бежать…