Шрифт:
У Фридмана мелькнула догадка, но он ничего не спросил.
Но вдруг с внезапной, ужаснувшей его ясностью представил, как бы сейчас было здорово… Выти из-за края гаражей с винтовкой и стрелять. Стрелять, стрелять… Стрелять без всякой причины и вообще все равно по кому – лишь бы гремели выстрелы и пахло порохом, и внизу летели и сталкивались и взрывались беззаботно бегущие машины.
Жуть какая-то…
Фридман потряс головой. Дикость, лезущая в голову… совершенно не вяжущаяся с его характером и его профессией музыканта…
…И все-таки, все-таки– как бы это было здорово – выстрел, еще выстрел… и столб огня и дыма…
Повесив грязную куртку обратно на крючок и снова облачившись в обычную одежду, Геннадий с невероятной бережностью уложил сверток в машину.
Затем аккуратно прикрыл сверху вытащенными из гаража досками.
Потом со скрипом задвинул железную дверь, не спеша навесил замки; после этого отряхнул руки и даже тщательно помыл их, поливая сам себе из пластиковой бутылки.
Наконец забрался в машину, и мастерски маневрируя в узком проезде между рядами обреченных гаражей, поставил ее носом на выезд.
– Садись, Айзик, – позвал он друга, все еще томившегося жутковатыми иллюзиями над лежащим внизу районом. – Едем дальше.
2
Когда впереди показался милицейский пост на выезде из города, Геннадий тихо – точно кто-то мог их слышать – попросил:
– Пристегнись, пожалуйста…
– Не хочешь, чтобы нас остановили и заглянули в машину? – догадался Фридман.
– Ага. Конечно. Мою «четверку» вряд ли, конечно, станут досматривать, но береженого бог бережет.
Фридман послушно накинул ремень. На скорости пятьдесят километров в час они прокатили через один из проездов, разгороженных полосатыми барьерами на шоссе.
Одетый в ядовито-зеленый жилет милиционер даже не повернулся в сторону серо-белой, побитой и подкрашенной убогой Савельевской машины: он был занят двумя фурами, въезжающими в город.
Миновав ворота, Геннадий резко переключил скорость и поехал так, что ускорение вжало в спинку сиденья.
– На свободе с чистой совестью, – сказал он.
– Мы… к тебе в сад едем? – спросил наконец Фридман.
– Не совсем. В том направлении, но подальше от дороги. В одно совершенно глухое место…
– Ген… – Фридман посмотрел на профиль друга. – Ген, у нас в самом деле в машине…
– Да, винтовка, – наконец произнес запретное слово Савельев. – Именно она.
Они ехали довольно долго. Фридман не умел водить машину, и очень редко выезжал за пределы города; поэтому не только не знал мест, но просто не воспринимал саму дорогу и не мог оценить даже пройденного расстояния.
Геннадий же, судя по всему, прекрасно знал намеченную цель.
Они свернули трассы на проселок, миновали несколько грязных деревень, обогнули золотистое поле пшеницы, и наконец врезались прямо в гущу леса. Дорога – двойная колея, выбитая между деревьев – то взбегала на пригорки то ныряла в овражки. Временами под колесами угрожающе чавкали русла крошечных ручейков. Наконец машина снова вылетела на простор и запрыгала по неровному полю.
Они выехали на громадный луг среди охватившего со всех сторон леса. Трава была давно скошена, там и сям торчали подсыхающие скирды, кочки поросли стерней. Геннадий углубился в середину, скрываясь за сеном.
– Приехали, – сказал он и заглушил двигатель.
Из машины луг виделся жарким, почти летним и живым. Но снаружи оказалось иначе. Не холодно, но все-таки по-осеннему спокойно. Давно скошенная трава уже не пахла. И вообще не было привычных ароматов леса и луга. Все кругом отцвело и спряталось до весны. Не парили над открытым пространством шуршащие стрекозы, и кузнечики не трещали в остатках травы. Даже пчелы и всякие прочие насекомые куда-то исчезли.
Фридман вдруг остро ощутил, что в самом деле, лето ушло и наступила осень. Еще не глубокая, но уже безнадежная в отсутствии живых существ.
А Геннадий возился со свертком. Размотал шпагат, снял полиэтилен, потом аккуратно развернул мешковину. И наконец Фридман увидел то, что в общем ожидал: винтовку.
Она лежала на расстеленной тряпице, поблескивая лакированными частями и чернея стволом. И какой-то прибор вроде трубы торчал сверху, придавая оружию непривычные очертания.
– Это…
– «СВТ-40», – коротко ответил Савельев. – Самозарядная винтовка Токарева сорокового года, последнего самого совершенного образца.