– Ричард убил папу, – ответила она. – Я не могу жить в его доме. Это неправильно.

– Ты не совсем справедлива, – сказала я. – Папа умер в результате несчастного стечения обстоятельств. – Мне стало стыдно: казалось, это произнес Ричард.

– Может, и не справедлива, но это правда. По сути правда, – возразила Лора. – В любом случае, я хотела работать.

– Но зачем?

– Показать, что мы… что я могу. Что я… что мы можем обойтись без… – Отвернувшись, Лора покусывала палец.

– Без чего?

– Ты понимаешь, – сказала Лора. – Без всего этого. – Она махнула рукой в сторону туалетного столика с оборочками и штор в цветочек. – Первым делом я пошла к монахиням. В Звезду Морей.

О Боже, подумала я. Только не монахини снова. Я думала, с монахинями уже покончено.

– И что? – спросила я любезно и не слишком заинтересованно.

– Ничего не вышло, – ответила Лора. – Они были со мной очень милы, но отказали. Не только потому, что я не католичка. Они сказали, у меня нет истинного призвания, я просто уклоняюсь от своего долга. Сказали, что, если я хочу служить Богу, то должна делать это в той жизни, к которой он меня призвал. – Она помолчала. – В какой жизни? У меня нет никакой жизни!

Она заплакала, и я обняла её от времени покосившимся жестом из детства. Ну-ка перестань выть. Будь у меня коричневый сахар, я дала бы ей кусочек, но стадию коричневого сахара мы уже прошли. Он теперь не поможет.

– Как нам отсюда выбраться? – рыдала она. – Пока ещё не поздно?

У неё, в отличие от меня, хватило ума почувствовать опасность. Но мне казалось, что это обычная подростковая истерика.

– Поздно для чего? – спросила я тихо. Зачем паниковать? Глубокий вздох – и все; глубокий вздох, спокойствие, оценка ситуации.

Я думала, что справлюсь с Ричардом, с Уинифред. Буду жить мышкой в тигрином логове, красться по стенкам, помалкивать, не поднимать глаз. Нет, я слишком много на себя брала. Не видела опасности. Я даже не знала, что они тигры. Хуже того: я не знала, что сама могу стать тигрицей. И Лора тоже – в определенных обстоятельствах. Каждый может, если уж на то пошло.

– Подумай о хорошем, – сказала я как можно мягче. Похлопала её по спине. – Сейчас принесу теплого молока, а потом ты хорошенько выспишься. Завтра будет лучше.

Но она все плакала и плакала, и ничто не могло её утешить.

Ксанаду

Прошлой ночью мне приснилось, что на мне костюм с маскарада «Ксанаду». Я изображала Абиссинскую деву – девицу с цимбалами. Зеленый такой, атласный костюм: короткое, выше талии болеро с золотыми блестками, открывающее ложбинку меж грудей; зеленые атласные трусики и прозрачные шаровары. Куча фальшивых золотых монет – ожерелья на шее и на лбу. Небольшой изящный тюрбан с брошкой в виде полумесяца. Короткая вуаль. Представление какого-то безвкусного циркового модельера о Востоке.

Казалось, я просто бесподобна, но потом я опустила взгляд и увидела отвисший живот, распухшие костяшки с набрякшими венами, высохшие руки – я была не той молодой женщиной, а такой, как сейчас.

И не на балу. Я была одна – во всяком случае, я сначала так подумала – в развалинах оранжереи в Авалоне. Тут и там валялись цветочные горшки – пустые или с сухой землей и мертвыми растениями. Каменный сфинкс лежал на боку, разрисованный фломастером – имена, инициалы, непристойные рисунки. В стеклянной крыше зияла дыра. Пахло кошками.

Дом позади стоял темный, пустой, всеми покинутый. Меня бросили тут в этом нелепом маскарадном костюме. Была ночь; месяц – с ноготок. В его свете я увидела, что одно растение не погибло: блестящий куст с одиноким белым цветком. Лора, сказала я. И услышала из темноты мужской смех.

Не такой уж кошмарный кошмар, скажете вы. Попробуйте сами. Я проснулась опустошенной.

Зачем сознание проделывает такие штуки? Набрасывается, запускает когти, рвет. Говорят, если очень проголодаться, начинаешь поедать собственное сердце. Может, это из той же области.

Чепуха. Все дело в химии. Нужно действовать, бороться с такими снами. Должны же быть лекарства.

Сегодня опять снег. При одном взгляде из окна у меня ноют суставы. Я пишу за кухонным столом – медленно, словно гравирую. Ручка тяжела, ею трудно царапать – будто гвоздем по цементу.

Осень 1935 года. Жара отошла, надвигался холод. Иней на палой листве, потом на той, что не упала. Потом на окнах. Я тогда всему этому радовалась. Мне нравилось вдыхать. Легкие целиком принадлежали мне.