– Когда Ирка была? – изо всех сил пыжился он. – Недавно… только я ж ить не вспомню! А нет, вспомню! После ее сразу же моя отрыжка появилась! Значит, дело двадцать пятого было!

– Дуся! Спроси у господина! Почему у него отрыжка строго в определенные числа появляется?! – гудел откуда-то голос Олимпиады Петровны.

Мужчины оглянулись. Из будки, точно подушка безопасности, торчал зад почтенной дамы, передняя часть скрылась в недрах собачьего дома, а сама псина постыдно покинула детей и теперь хоронилась за забором.

– Спроси! – продолжала трубить дама. – У меня ежли отрыжка появляется, так никогда не угадаешь…

– Она вам не отрыжка! – дернул щетинистым подбородком мужчина. – Это я так нежно жену Ленку прозываю! Она ко мне в аккурат двадцать пятого за алиментами является! А дитёв у нас с ней и нет, так берет, на свое проживание! А я все равно даю – пусть подавится!

В это время перед мужчинами появилась дама, сверкая двумя бутылками в руках.

– Маменька! А как же собака?..

– Так я ей кость бросила, она и кинулась к забору. Тут я калиточку и прикрыла. А потом снова запустила. Чего ж, господин хороший, собачка у вас не на цепи?

– Нельзя ей на цепь! Беременная она была! – кинулся в объяснения «господин».

Дуся от посторонних разговоров просто зубами заскрипел:

– Маменька! Чего это ты рано из будки вернулась? Прямо всю беседу мне наперекосяк! А вы не отвлекайтесь, господин… как вас по батюшке?

– Попов Иван, – вытянулся струной брат Дины, не сводя глаз с бутылок. – Пройдемте в дом, пожалуйста.

– Да уж какой там дом, – отмахнулся Дуся. – Тут договорим. Значит, двадцать пятого… не коситесь на бутылки, пока не расскажете, все равно не отдадим. Значит, двадцать пятого к вам приходила Ирина Радько?

– Нет, она не к нам приходила, а к Динке. Меня она и вовсе не хотела видеть, не знала, что я теперь вместе с сестрицей проживаю. Прямо как меня увидела, так вся перекосилась, утащила Динку в кухню и давай напевать: «Ты этого сплавь куда-нибудь. Большие дела намечаются. Мы с тобой будем или богатые, или горбатые! Только учти – если кто прознает, нам тошно придется. Так что убери это позорище!» Это она про меня так – позорищем-то. А я до этого-то ухом подслушивал, а как про позорище услыхал!.. Короче, я такой нервный стал, но все равно ничего не услышал – Динка меня за шиворот вытолкала. О чем они там говорили, я не знаю. Нет, ну я, конечно, не будь дурак, к другой стене ухом приклался, так тут как назло моя гангрена! Супружница за алиментами, я ж говорю! Вот и прослушал все самое интересное. А Ирку я больше и не видел. Только в этот же вечер ночью Динки не оказалось.

– Как это? – почему-то шепотом спросил Дуся.

– А так! Не оказалось!

– Ну, мало ли, – фыркнула Олимпиада Петровна. – Побежала к дружку, дело молодое.

Попов обиженно дернулся.

– Никакое не молодое! Не было у ее дружков. И подружек не было, только эта Ирка с малолетства. Всегда Динка дома была. А тут… Она, главное, на ночь никогда не закрывается, а тут закрылась. Я стучал-стучал…

– Зачем стучали-то? – спросила Олимпиада Петровна.

– Так деньги ж все своей анафеме отдал, хотел бутылочку с горя приголубить, вот и пришел за деньгами-то, а Динка не открывает. А вернулась поздно, уже и светать начало. Да видать, не одна, потому что кого-то в окно запускала. И все равно дверь не открыла. Я хотел было скандалец произвесть, а она вышла ко мне и так сердито: «Будешь шуметь – милицию вызову, а ты без прописки!» Я и обиделся, но шуметь не стал – думал, подожду до утра, все равно сейчас магазины закрыты, а потом она мне всяко-разно деньги даст. Ну и какой резон мне буянить? А утром я проспал. Только глаза продрал, а ее уже и нет. Никого нет – двери нараспашку. Долго ждал. А ее все нет и нет. Пришлось у соседа Витьки денег занять. Занял, и так благостно на душе стало, взял и уснул. Проснулся уже ночью. Слышу – вроде Пальма наша воет. А я люблю Пальму. Вот жирафов люблю и Пальму. Видать, папуасом был в детстве.

– Ну и чего Пальма-то выла? – напомнил Дуся.

– Так а чего ж не выть? Я увидал и рядышком выть уселся. Сидит во дворе Динка вся какая-то вареная. На сырой земле. Прям как тряпичная кукла! Я хотел было ее вразумить, дескать, негоже так девушке-то. По щеке ее шлепнул, а она раз – и повалилась. Я, конечно, пытался ее в чувство привести, да не получилось! Ну, конечно, повыл маленько, поматерился да побежал к соседям «Скорую» вызывать. А потом уже «Скорая» сама вызвала милицию. И что вы думаете?

– Что? – в один голос спросили Филины.

– А то! Мертвая моя сестричка оказалась. Сказали – передозировка, – скривился Попов, а потом вдруг тоненько по-бабьи завыл. – О-о-о-й, и на кого ты меня горемычного оставила-а-а? И кто меня теперь пестовать-баловать буде-е-ет?.. Ты, мужик, наливай водку-то, видишь же – я уже поминаю!

– Да погоди ты поминать, Ирина больше не появлялась? – цыкнул на него Евдоким.

– Да при чем здесь Ирина-то?! Я, значит, как дурак, им тут про сестру свою бедняжку излагаю, а им только Ирку подавай! – рассердился Попов. – Не было ее! И чего ей делать-то здесь, Динка-то померла же! Нет, ну ничего не соображают.

Он хотел было выразиться крепче, но заветные бутылки все еще находились в руках гостей, и приходилось проявлять воспитание.

– А, простите, еще такой моментик… – встряла в разговор Олимпиада Петровна. – А Ирина к Дине приходила одна или с ребенком?

– С каким еще ребенком? – вытаращился Попов. – Никаких ребенков не было! Одна она была. Эх, черт, и чего она не мне это дело стоящее предложила? Вы вот когда ее встретите, непременно скажите, что, дескать, я готов принять ее условия. Пусть смело ко мне приходит и предлагает… чего она там Динке говорила.