Сталин был того же мнения, но он не имел твердой идеологической основы. Созданный им строй требовал от общества единства не на основании того, что есть (нация), а на основании того, чего нет (коммунизма).

В этом случае творец и рядовой человек приходили к парадоксальному результату: один искренне писал то, что было органически чуждо человеческой природе, а другой так же искренне этим восхищался. Оба боялись обвинения в отчуждении от масс – тяжелейшем грехе. Оказалось, что вдохновение и страх могут сливаться воедино. На этом примере мы можем видеть, что интеллект и культура могут подвергаться коренным изменениям, и человек способен принимать их за творческое новаторство. Развитие мыслящего человеческого существа обманутого разоблаченным прошлым не видит перспектив и деградирует. В нынешней России, впитавшей дух раннего фанатизма, остается хаос и идейная пустота.

Подобной атмосферой дышали все сферы жизни большевистского периода. В административных учреждениях почти всех отраслей хозяйства царила атмосфера штурма, в которой со знаниями и точным расчетом мирились, но относились без уважения. Такое отношение противоречило одной из провозглашаемых официально целей: создать общество на научной основе. При этом власть понимала, что независимый от политики научный и технический результат может развеять идейный гипноз и поставить под сомнение теорию и практику советского строя.

Казалось бы, такое опасение не так уж страшно для всевластной разнузданности большевиков. Но они боялись, что научный прогресс может обнажить их идеологическую несостоятельность и влиятельные правители могут оказаться голыми королями. Поэтому наука и культура рассматривались режимом, прежде всего, как инструменты, которыми можно владеть только в узком русле постулатов власти. В результате творческая задача считалась выполненной даже тогда, когда ее результат не приводил к ожидаемому практическому итогу. Идеология, выполняющая роль священной коровы, использовалась лжеучеными для создания монопольных теорий и циничного карьеризма.

Так, сельскохозяйственная мысль Лысенко получила горячее одобрение власти, поскольку обосновывала задачи выращивания зерновых культур без нежелательных наследственных признаков. На практике она ограничивалась растениями, но верха видели в ней возможность применения и к человеку. Тогда можно было бы считать, что классическая биология, как и буржуазная философия, устарела, поскольку не имеет революционных перспектив. Это подкрепляло коммунистическое воспитание, дающее, якобы, необходимые результаты, а практически работало только на укрепление существующей властной воли.

Верховная власть автоматически уничтожала такие качества человека, как моральные принципы, широту мышления, духовный поиск. Такого рода черты противоречили политическому императиву так же, как в Средние века важнейшие открытия науки входили в конфликт с религиозными абсолютами. При этом режим не был лишен практичности. Ему были необходимы способные люди для соревнования с Западом. Но развитый ум представлял собой одновременно угрозу разоблачения лживых установок. Поэтому за талантом человека был установлен строгий контроль. Если достижения такого лица достигали высокой точки, то существовало два выхода из положения: его физическая ликвидация или помещение такого человека в тюремно-лабораторные условия, где он мог продолжить выполнение нужных власти заданий под непрестанным контролем. Идеи, а не только человек, если они развивались в таких «шарашках», выйти на свободу не могли.

Бывали исключения. Конструктор космических аппаратов Королев был освобожден, поскольку только он мог возглавить группу исследователей и конструкторов ракет. Маршалы Рокоссовский и Мерецков были вызваны Сталиным из лесозаготовочной каторги, где они жили под конвоем, и возглавили группу войск, которая успешно воевала против нацистского рейхсвера. Такие эпизоды говорят о том, что все репрессированные до и после войны способные люди не были ни в чем повинны. Уничтожение и заточение в лагеря объяснялись страхом Сталина перед их умственными и волевыми возможностями, могущими авторитетно предложить другой путь развития страны без указаний «незаменимого» вождя. Можно сделать вывод: свободная творческая мысль сильнее «передовой» большевистской идеи.

Великодержавность и самовластие руководили Сталиным. Из-за этого он боялся революционных настроений начала двадцатых годов и склонялся к реанимации авторитета царской России: ввел погоны в армии, стал называть ее не «красной», а «советской». Наркомов переименовал в «министров», ввел раздельное обучение в школах. Чиновники каждого ведомства стали иметь свою форму одежды. Например, министерство заготовок было полностью военизировано.

В 1944 г. он решил обогатить свою власть православной религией. Она была признана как одна из составляющих форм советской власти, а значит усиливающая под флагом православия верховное единовластие. Это дало неожиданный, хотя и вполне понятный результат.

Выращенный за прошедшие годы тип человека, пришедший с разрешения власти в высшие церковные круги, оказался полностью развращенным. Используя свою формальную независимость, он показал себя беззастенчиво коррумпированным и циничным. Ни о какой вере в Бога у него не могло быть и речи.

Настоятель Троице-Сергиевой лавры, отец Владимир, в откровенной беседе с автором этой книги называл свое учреждение «министерством православия», обслуживающим заказчика за деньги, подобно пошивочному ателье. В быту он был морально растленным, тяготеющим только к материальному богатству более, чем обычный мирской человек. И это понятно: люди церкви, раздавленные воинственно-ханжеской атмосферой официальной жизни, восприняли возрожденную церковную власть, оторванную от государства, как личную, без всяких моральных ограничений, и развивали ее до обычного бытового разврата.