«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы
вернуться

Туроверов Николай Николаевич
Шрифт:

«Кружок казаков-литераторов»,

г.Париж (Франция),

сборник № 11-12, май-июнь 1946 г.

Атаман Дутов

Властью, данной мне от Бога, Утвержденный казаками, Страшной властью атамана - Повелителя дорог, У последнего порога, Над казачьими костями, Всех зову идти за нами: С Богом мы и с нами Бог.

Содружество. 1966.

Из современной поэзии Русского Зарубежья.

Вашингтон. Издательство Русского книжного дела в США.

Viktor Kamkin, 1966,

Николай Туроверов (Франция)

«Кровь да кровь. Довольно крови…»

Кровь да кровь. Довольно крови. Мы и так уже в крови, И в своем казачьем слове Ты другое назови, - Что-то главное, такое, Отчего в душе светлей; Поднебесье голубое Станет вдвое голубей. И на самом дальнем небе, Соберя святых в чертог, О земном насущном хлебе Призадумается Бог, А в земной печальной шири, В муках, в рабской нищете, Все подумают о мире, О любви и о Христе.

«Был мальчонком. И тетка старуха…»

Был мальчонком. И тетка старуха, Казачьей гордясь стариной, Проколола мне левое ухо Тмутараканской серьгой, Рассказав о серьге Святослава, Про Саркелы - хазарскую быль - Что лежат по-над Доном направо, Где теперь лишь полынь да ковыль. Не такая ль попала татарам, От татар перешла к казаку И досталась ахтырским гусарам, Да второму Донскому полку.

«Покидал я родную станицу…»

Покидал я родную станицу, На войну уходя, наконец, На шипы подковал кобылицу У моста наш станичный кузнец. По-иному звенели подковы. И казачки глядели мне вслед, И станица казалася новой Атаманцу семнадцати лет. Казаки, расставаясь, не плачут, Не встречают разлуку в слезах. Что же слезы внезапные значат На веселых отцовских глазах? Почему материнские руки Так дрожат, холодея, как лед? Иль меня уже смерть на поруки Забрала и назад не вернет? Ах, отцовские горькие думы, В полумертвом спокойствии мать! Я в свои переметные сумы Положил карандаш и тетрадь. Это ты, - еще детская муза, - Уезжала со мною в поход, И, не чувствуя лишнего груза, Кобылица рванулась в намет.

«Сотни лет! Какой недолгий срок…»

Сотни лет! Какой недолгий срок Для степи. И снова на кургане У своей норы свистит сурок, Как свистел еще при Чингиз-хане. Где-то здесь стоял его шатер, Веял ветер бобылевыми хвостами, Поднебесный голубой простор И костров приземистое пламя. Приводили молодых рабынь, Горячо пропахнувших полынью, Так, что даже до сих пор полынь Пахнет одуряющей рабыней. Тот же ветер. Тот же свист сурка О степном тысячелетнем счастье, И закатные проходят облака Табуном коней священной масти.

«Как молния ночь озарила…»

Как молния ночь озарила, Так все осветила любовь… Еще не просохли чернила Моих неокрепших стихов, И вот, как без зерен солома, Становятся эти стихи, Грузнее железного лома, Как щебень мертвы и сухи. И вот, я уже им не верю. И, ненавидя, страшусь… Никто не разделит потерю, Ни с чем не сравнимую грусть.

«Читаю историю Рима…»

Читаю историю Рима. Никто ее толком не знает. Полдневное солнце пылает, Как раньше, неукротимо. Над Римом, над миром, над нами Пылает полдневное пламя. Триумфы. Арены. От гула Оглох на песке гладиатор, А в ложе сидит император, Какой-нибудь там Калигула, Кому-то пришедший на смену, Устало глядит на арену. И все победила усталость. И вот ничего не осталось. Какое-то римское право, Какая-то смутная слава, Какая-то грусть, но не жалость. Мне дочь принесла ежевику, Богат ее маленький остров, Куда мы приехали просто Для ежегодных каникул. И, легче случайного дыма, Исчезла история Рима.

«Родимый Край»,

г.Париж (Франция),

№ 70, май-июнь 1967 г.

Дума

(перевод с калмыцкого)

Солнце, как ни было бы жарко, С материнской теплотой не имеет сравненья. Друг, как бы ни был он хорош, С родственником не имеет сравненья. Чужая земля, как бы ни была хороша, С Родиной нет ей сравненья. Родина, как бы ни была далека, Никогда не удаляется от думы.