«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы
вернуться

Туроверов Николай Николаевич
Шрифт:

«Какой необоримый зной…»

Какой необоримый зной Струится с выцветшего неба, Какой незыблемый покой В просторах зреющего хлеба; И как ясна моя судьба, Как этот мир и прост, и прочен. Волы бредут, скрипит арба; Домой приеду только к ночи, И будет темен отчий дом, Ни ожидания, ни встречи, - Каким невероятным сном Покажется мне этот вечер, Когда у ветхого крыльца, Последние теряя силы, Я буду тщетно звать отца, И мне молчанием могилы Ответит запертая дверь, И незнакомые соседи Услышат крик моих потерь На пустыре моих наследий… А завтра будет тот же день, В родных местах чужие лица, Все так же будет колоситься Вокруг желтеющий ячмень. Вотще тебе, моя страна, Мои скитанья и страданья! Все также слышно табуна На зорях радостное ржанье, И те же мирные стада На водопое у колодца, И вечерами так же льется В корыто звонкая вода. О, как ясна моя судьба! С концом сливается начало, И мой корабль - моя арба Скрипит у верного причала.

Муза

Звенит над корками арбуза Неугомонная пчела. Изнемогающая Муза Под бричкой снова прилегла, Ища какой-нибудь прохлады В моем степном горячем дне, И мнет воздушные наряды На свежескошенной стерне. А я сижу на солнцепеке, К жаре привыкший человек, Гляжу, как медленно на щеки Из синевы закрытых век Слезу подруга дорогая Роняет в тяжком полусне, Иные страны вспоминая В унылой варварской стране. И, как дитя, протяжно дышит Среди окованных колес, И ветерок легко колышет Сухую смоль ее волос. О, беспокойный дух скитаний! Но что я знаю и могу?.. Когда в степи прохладней станет, Савраса в бричку запрягу, И снова с Музой по ухабам Заброшенного большака, Где только каменные бабы Да грустный посвист байбака, Я буду ехать, иноходца Не торопя и не гоня… Звезда вечерняя зажжется, И Муза милая моя, Когда небесный путь попозже Блеснет над нашею дугой, Возьмет веревочные вожжи Своею нежною рукой. 1929

«Я знаю, не будет иначе…»

Я знаю, не будет иначе, Всему свой черед и пора. Не вскрикнет никто, не заплачет, Когда постучусь у двора. Чужая на выгоне хата, Бурьян на упавшем плетне, Да отблеск степного заката, Застывший в убогом окне. И скажет негромко и сухо, Что здесь мне нельзя ночевать, В лохмотьях босая старуха, Меня не узнавшая мать. 1930

II

«He выдаст моя кобылица…»

He выдаст моя кобылица, Не лопнет подпруга седла. Дымится в Задонье, курится Седая февральская мгла. Встает за могилой могила, Темнеет калмыцкая твердь, И где-то правее - Корнилов, В метелях идущий на смерть. Запомним, запомним до гроба Жестокую юность свою, Дымящийся гребень сугроба, Победу и гибель в бою, Тоску безысходного гона, Тревоги в морозных ночах, Да блеск тускловатый погона На хрупких, на детских плечах. Мы отдали все, что имели, Тебе, восемнадцатый год, Твоей азиатской метели Степной - за Россию - поход. 1931

«В эту ночь мы ушли от погони…»

В эту ночь мы ушли от погони, Расседлали своих лошадей; Я лежал на шершавой попоне Среди спящих усталых людей. И запомнил, и помню доныне Наш последний российский ночлег, - Эти звезды приморской пустыни, Этот синий мерцающий снег. Стерегло нас последнее горе После снежных татарских полей - Ледяное Понтийское море, Ледяная душа кораблей. Все иссякнет - и нежность, и злоба, Все забудем, что помнить должны, И останется с нами до гроба Только имя забытой страны. 1931

«Эти дни не могут повторяться…»

Эти дни не могут повторяться - Юность не вернется никогда. И туманнее, и реже снятся Нам чудесные, жестокие года. С каждым годом меньше очевидцев Этих страшных, легендарных дней. - Наше сердце приучилось биться И спокойнее, и глуше, и ровней. Что теперь мы можем и что смеем? Полюбив спокойную страну, Незаметно, медленно стареем В европейском ласковом плену. И растет, и ждет ли наша смена, Чтобы вновь, в февральскую пургу, Дети шли в сугробах по колено Умирать на розовом снегу. И над одинокими на свете, С песнями идущими на смерть, Веял тот же сумасшедший ветер, И темнела сумрачная твердь. 1931

«Одних уж нет, а те далече…»

Одних уж нет, а те далече - Недолог человечий срок. О, Боже, как я одинок, Какие выспренние речи, Как мертво падают слова, Как верим трудно мы и плохо, - Что ж, может быть, ты и права, Для нас жестокая эпоха. И для каких грядущих дней Храню бессмертники сухие? Все меньше помним о России, Все реже думаем о ней; В плену бесплодного труда Иными стали эти люди, А дни идут, идут года, Разлюбим скоро и забудем Все то, что связано с Тобой, Все то, что раньше было с нами. О, бедная людская память! Какой архангельской трубой Нас воскресить теперь из праха? И мы живем, все что-то ждем И песни старые поем Во имя русского размаха, Во славу легендарных лет, Давным-давно которых нет.

«Больше ждать, и верить, и томиться…»

Больше ждать, и верить, и томиться, Притворяться больше не могу. Древняя Черкасская станица, Город мой на низком берегу С каждым годом дальше и дороже… Время примириться мне с судьбой. Для тебя случайный я прохожий, Для меня, наверно, ты чужой. Ничего не помню и не знаю! Фея положила в колыбель Мне свирель прадедовского края Да насущный хлеб чужих земель. Пусть другие более счастливы, И далекий, неизвестный брат Видит эти степи и разливы И поет про ветер и закат. Будем незнакомы с ним до гроба, И, в родном не встретившись краю, Мы друг друга опознаем оба, Все равно, в аду или в раю.