Методом исключения дракон определил, что началась война, только с кем – оставалось для него загадкой: то ли с вышедшими из диких западных чащ дикарями, то ли с северными соседями – герканскими колонистами. Не все вещи можно постичь логикой, поэтому Патриун недолго ломал голову, а просто поймал пробегавшего мимо мужика, перевернул его головою вниз и тряс вверх тормашками до тех пор, пока из слюнявого, орущего всякую гадость рта наконец-то не вывалились желанные сведения: «Герканцы идут!!!»

Война между двумя крупными королевствами назревала давно, назревала подобно гнойнику, уже достигшему таких размеров, что ни один лекарь не решался его вскрыть. Когда-нибудь две могущественные державы обязательно должны были столкнуться друг с другом и начать кровопролитную войну, но отставший в монастыре от жизни Патриун не подозревал, что схватка гигантов произойдет на колониальной арене.

– Дурни, куда вы бежите?! В Дерге все равно кораблей на всех не хватит! – громко прокричал дракон, все еще не избавившийся от привычки наставлять толпу на путь истинный и искренне желая остановить коллективное помешательство.

Отпущенный на волю мужик обрадовался свободе настолько, что не стал подбирать выпавшие из-за пазухи шмотки и побежал прочь, смешался с толпой, так и не внявшей предупреждению дракона. Не стоило и гадать, что переселенцы бежали в Дерг, к единственным «воротам» колонии; не стоило и гадать, что перед тем, как начать нападение, орудия денборгского форта блокировали верховье Удмиры, а ее морскую дельту в низовье перекрыли нанятые пираты. Разбойничий сброд как на суше, так и на море, был далек от политики и морали, зато любил золото и добычу, которую для него сейчас, пыжась, кряхтя и потея, сами того не подозревая, тащили на своих горбах трудолюбивые, но недальновидные переселенцы. Бегство было бессмысленно, оно лишь увеличивало шанс стать жертвой войны, но, похоже, никто этого пока не понимал. Горожане должны были осознать роковую ошибку лишь через день или два, когда будут беспомощно барахтаться в холодной воде Удмиры и взирать на догорающие, медленно идущие на дно шхуны, потопленные пиратами.

Толпа бегущих и толкавшихся тюками людей заметно затрудняла продвижение к цели, ведь особняк Онветты находился в противоположной от городских ворот стороне, в небольшом квартале, получившем звучное название «Цветущий сад» только из-за того, что при постройке зданий строители не зверствовали и не вырубали под корень все деревья подряд. Патриун не знал, как выглядела обитель той, что вознамерилась водрузить на свою головку корону принцессы Марсолы. Он не смог извлечь из памяти Кюсо картинку фасада особняка просто потому, что ее там и не было. Умирающий мозг филанийского разведчика выдал лишь скудную информацию описательного свойства: «…особняк двухэтажный, с бело-красным фасадом, за высокой железной оградой находится напротив лавки скобяных товаров братьев Муби…»

Не став рисковать драгоценным временем, Патриун решил пробираться задворками и, легко перепрыгнув через высокий деревянный забор ближайшего дома, погрузился в незабываемый мир компоста, грядок, крестьянского быта и других прелестей городских огородов. В любой другой день такой необдуманный поступок мог привести к нежелательным последствиям, например, вилам в боку, но сегодня был день чудес: хозяева домов и прилегающих к ним участков были заняты сборами и не обращали на шастающего по их владениям чужака никакого внимания. Лишь иногда на дракона лаяли цепные псы, но если его маршрут пролегал близко к их будкам, клыкастые сторожа тут же замолкали и трусливо поджимали хвосты.

Через четверть часа с начала путешествия по дворам Патриун оказался на главной площади Марсолы, тоже заполненной, но уже не беженцами, а собиравшимися в поход войсками. Кого здесь только не было. От разноцветных мундиров пехотинцев, канониров и кавалеристов рябило в глазах. Однако всю эту безликую, разноцветную массу отправляющихся на облагороженную бойню, именуемую войной, объединяло одно – в их обмундировании имелось много меховых элементов.

«Как это символично и патриотично, – подумал дракон, пока никто не видел, перепорхнув через забор и одним прыжком взлетев на крышу двухэтажного дома. – Ох, глупость я спорол! О каком патриотизме здесь можно говорить? Все эти люди идут воевать против вторгшихся герканцев, а патриотизм выражается не словом «против», а словом «за». Так за кого же ребята воевать собрались: за Филанию, за короля, за маркиза с его новыми порядками или за темную лошадку – «полковника», неизвестно чего от жизни хотящего? Так за кого, точнее, за что солдатушки гибнуть-то будут?»

Вопрос был интересным и рассуждать над ним можно было в течение долгих часов, но так и не найти иного ответа, как: «… люди – те же овцы, их гонят то на пастбище, то на бойню! Овцы не думают, они безропотно повинуются приказам пастуха, поводыря, пастыря, полководца, одним словом, лидера!..» Догадка, навеянная случайно употребленным во внутреннем монологе словом «лидер», всплыла в голове дракона внезапно. Он застыл, слишком сильно ударил себя с досады кулаком по лбу и даже чуть не свалился с крыши.

«Лидеры, конечно!.. Разумеется, «полковник» один из симбиотов, только они могли осмелиться вступить в борьбу с морронами, прекрасно зная, кто их противник! И тот лоскут черной материи, что Кюсо с собой прихватил. Это ж кусок от плаща братства Лотара… Вот я дурак сразу не понял, а все потому, что проклятая материя была оторвана неудачно, не было на лоскуте ни зеленой краски, ни золотой каймы». Патриун постоял не долее минуты, поругал себя вдоволь, а затем продолжил путь по скользким, покатым крышам, не столько глядя под ноги или по сторонам, сколько вновь уйдя в раздумье.