– Всё восполним, тятенька, - приосанился Голиндуха.

– Молодец, наследник, мысли мои читаешь. Только, как восполнять

собираешься, научи отца, послушаю.
– Истукан хлопнул крышкой сундука. Поправил изъеденный временем замок, отвернулся к окну, подождал.

– Молчите. Умишком раскисли, - укоризненно взглянул на сыновей, - Тогда слушайте моё повеление безоговорочное. С сей минуты детство

ваше указом своим заканчиваю. И! Раз истощенье казны - явь неприглядная, а искательства ваши порадеть за отечество - очевидные,

значит, - поднёс карту к глазам, - Значит, понесёте в Диван этот самый

Кушет самое ценное, что у нас осталось.

"Что же старик припрятал от нас?" - почесал за ухом Дула.

"Боже, не оставь разумом родителя нашего". - отвёл глаза Псой.

"Батюшка, - упал на колени Голиндуха.
– Вы нас пугаете!"

Царь досадливо махнул рукой: "Не то должно устрашить вас, что сейчас от меня услышите, но то, что станет с вами, когда я от ран старых помру, не ровен час. Меня понесёте. Меня, драгоценного. Детальки всякие в дороге обговорим. Она у нас некороткой будет. А сей ночью сабельки извольте навострить, скрытность приуготовить. Страх и тоску в дальний угол забросить. И к утру, чтоб, выступили. Всё. Я спать пошёл. Молоко вечернее пусть музыкант в опочивальню мою принесёт. Устал я".

Что делать? Отцову слову тогда перечить не принято было. Зашторили братья кольями дыру в заборе, двери дворцовые пряником запечатали, усадили монарха в короб берестяной, да и шагнули со вздохом в болотину зарубежную.

День по кочкам промаялись. Другой в моховинах пропутались. На

третий вынырнула перед ними голова ужасающая.

– Гуляете?
– оглядела путников, - А грамотку какую имеете с дозволеньем отдыхать туточки? Не имеете. Тогда придётся вас для дознанья в нашу пыточную доставить.

– Дула, проткни этот пузырь копьём, - загудел из короба царь, - Спешим мы, пусть дорогу очистит.

Голова скосилась обидчиво:

– Шутите? Меня, и вдруг проткнуть? Да, я. Да, вы... Ждите, скоро для вас клящие минуты наступят.

Точно. Едва бурая холодная жижа сомкнулась над страшилищем,

как побежала по камышам дрожь пугающая. С жутким криком шарахнулись в небо птицы. И перед путниками - коврами устеленный - островок возвысился. А на нём "Оно" сидит. Взглянешь - дух кончается. Описывать же станешь - и вовсе со страху околеешь. Братья попятились, втянув голову в плечи. А царь петушком из-за спины Голиндухи закричал храбро:

– Что сосед, обид старых забыть не можешь? Всё потешничаешь во вред мне? Пропусти! Нам на ту сторону болота надобно.

"Оно" заколыхался в смехе, забулькал:

– Ты, Истукан, каким безугомонным был, таким мне и сегодня нравишься. Только пропустить тебя не могу: платить не хочешь, стражу мою не жалуешь. Сыночков, вот, своих от меня прячешь. Ишь,

какие молодцы взросли! Отдай их мне в услужение и помирай спокойно. У меня они и нагие ходить не будут, и хлебушком их не обнесут.

Царь, кряхтя, вылез из короба. Взглянул на сыновей вопрошающе.

– А что, батюшка, - выпятил грудь Дула.

– Богохульны речи его, - отвернулся Псой.

– Ты только прикажи, родимый, и я заставлю его сало из комаров вытапливать!
– сдвинул брови Голиндуха.

– Глядите сюда, оборванцы, - не унимался "Оно", - Я вам такую вот жизнь предлагаю. И тут же на островке стол возник, а на нём разности

невиданные: висюльки наплечные нагрудные, посуда богатая, безделушки блестящие, одежда златотканая.
– Это ещё что!
– соблазнял дальше выползень болотный, - У меня по кладовым и не такое навалено. Всё к ногам вашим брошу. Счастьем делиться поровну

будем. Ваша печаль - моей болью станет.

– У-у, соловей фарфоровый, - зашептал царь, - Пусть каркает, а только знаю я, как можно извести чудище это. Случалось мне бывать

в гостях у него. Молод и цепок глазами был - подсмотрел тогда, что

островок, на коем он журчит сейчас, травами крепкими с дном соединяется. А травы те горемыки, ухищенные с земли, по его приказу

тянут. Дёргают влево - остров всплывает, налягут справа - он под воду

уходит. Вот бы нырнуть в пучину-то, да и перерезать пуповину вражью. Пока они там: кто да что, мы уже с берега платочком им помашем. Но самое важное - землян вернуть из плена надобно. Кто отважится?

– Не гневись, батюшка, только болен я здоровьем, - опустил голову Дула.

– Боюсь и я обделаюсь, тятенька, ибо задача сия выше пределов моих, - воздел очи к небу Псой.

– Хоть вода и лютым-лютёшенька, да не обороть ей духа молодецкого, -

обнял отца Голиндуха.

– Ступай, сынок, а мы головану этому солому начнём на зубы наматывать, время тянуть.

Голиндуха за спинами братьев неслышно погрузился в болотину. Псой же с Дулою, по знаку Белендрясовича, понуро поплелись к островку.