Марина поступала с равною гордостию и с равным, так сказать, ожесточением: она старалась принимать на себя наружность прежнего ее величия и, окруженная враждующим народом в земле, для нее чуждой, пребыла твердою и не поколебалась в своих намерениях. Она с презрением отвергла предложение возвратиться в свое отечество и отречься от всех притязаний на Русский престол, не хотела слушать никаких советов. Всего более раздражалось ее честолюбие оказываемым ей сожалением. «Оставьте вашу неуместную горесть, – говорила она своим приближенным, – я однажды признана государынею сей страны и навсегда останусь в сем сане; тот, кто хотел бы исторгнуть у меня корону, должен прежде лишить меня жизни».

Для блага России и для доброй славы Марины гораздо было б лучше, если б она с честию погибла в сем ужасном перевороте. До сих пор она была безвинна. Будучи женою так названного Русского царя, обвенчавшись с ним после восшествия его на престол, она даже была не вправе проникать тайну его рождения и вмешиваться в дела политические. Покорная воле отца своего и своего законного короля, она вступила на блестящее поприще не ухищрением и не злодеяниями. До самой смерти первого самозванца Марина не действовала от лица своего и была только орудием честолюбивых замыслов своего отца и политики своего отечества. Тогда история оправдала бы ее и друг человечества пролил бы слезу сострадания об участи несчастной жертвы. Но гордая Марина неограниченным своим властолюбием помрачила все свои отличные качества, унизила достоинство своего пола, в последовавших веках сделалась предметом презрения и, повергнув Россию в пучину бедствий, навлекла на себя по справедливости проклятия истинных сынов отечества!

Самое избрание на царство князя Василия Ивановича Шуйского (1606 г.) предвещало мятежи и междоусобия. Шуйский не дожидался, подобно Годунову, согласия Большого собора, составленного из выбранных от городов. Россия даже не знала о происшествиях в Москве, когда друзья и приверженцы Шуйского внезапно объявили его царем на Красной площади в четвертый день по убиении Димитрия самозванца и на той же неделе украсили царским венцом в соборной церкви Пречистыя Богоматери. После сего обряда царь разослал по городам бояр, окольничих и стольников для приведения народа к присяге и крестному целованию. Народ не сопротивлялся, но, по свидетельству современников, повиновался с приметным неудовольствием, которое утушено было только желанием общего спокойствия и обещаниями нового царя не мстить никому за прежний образ мыслей и политические проступки.

Царь Василий удержал в плену послов польских, всех вельмож, состоявших в свите Димитрия самозванца, также Марину и отца ее, воеводу Мнишеха. Все они разосланы были по дальним городам, а воеводу Мнишеха с Мариною отправили под крепким караулом в Ярославль, запретив им иметь сношения с Москвою и Польшею.

Послам польским объявлено было, что заточение сие будет продолжаться до окончания переговоров с королем Польским о вознаграждении всех издержек, обид и разорения, причиненных России самозванцем под покровительством и при помощи Польши. На сей предмет царь выслал в Польшу князя Григория Волконского и дьяка Андрея Ивановича. Но сии переговоры не имели никакого успеха и взаимными упреками и воспоминаниями обоюдных обид еще более раздражили обе державы. Россия утопала в злополучии: раздоры, мятежи, междоусобия ознаменовали царствование царя Василия Ивановича, истощили силы государства и довели оное до совершенного расслабления. Князь Григорий Шаховской первый возжег губительное пламя междоусобной войны. У шедши тайно из Москвы с государственною печатью, он объявил в Путивле, что царь Димитрий спасся от убиения, скрылся в Польше и вскоре придет с войском карать вероломных и награждать своих верных подданных. При сем известии многие украинские и малороссийские города явно восстали противу Шуйского. С другой стороны, самозванец Петр, называясь сыном покойного царя Феодора Ивановича [1] , вспомоществуемый терекскими и донскими казаками, грабил города и умерщвлял бояр. Иван Болотников, крепостной человек князя Андрея Андреевича Телятевского, собрав сильное войско, неистовствовал, пламенем и мечом терзал несчастное отечество, разбил многие отряды, высланные противу него, и даже дерзнул подступить к Москве (1607 г.). После жестокой и тягостной борьбы царь успел захватить в плен запершихся в Туле князя Григория Шаховского, самозванца Петрушку и Ивана Болотникова, которые восприяли достойную казнь за свои злодеяния. Царь и смиренные граждане уже видели зарю будущего спокойствия России, но Всевышнему еще угодно было испытать ее новыми бедствиями и, как бы в урок всем властолюбцам, наказать Шуйского за похищение престола таким же образом, как Годунова, то есть призраком жертвы, принесенной их непомерному честолюбию.

В то время как Шуйский управлялся с своими злодеями, появился в Стародубе какой-то бродяга, который, называясь прежде Андреем Нагим [2] , вскоре объявил себя царем Димитрием, спасенным от погибели. Трудно постигнуть, каким образом сей бродяга, непросвещенный, грубый в обхождении, имевший все пороки первого самозванца и не отличавшийся ни одним блестящим его качеством, мог ослепить россиян и привлечь к себе толпы приверженцев. Сначала царь не обращал на него большого внимания, полагая, что по усмирении сильных мятежников ему легко будет уничтожить замыслы сего бесстыдного лжеца. Целая Москва была свидетельницею смерти Лжедимитрия; тело его было выставлено на позорище в продолжение нескольких дней на публичной площади; сами поляки видели оное; не было даже правдоподобия в сказке, выдуманной о спасении самозванца – но людская злоба неистощима в средствах: злодеи распространяли обманчивые вести, угрожали, льстили надеждами, сыпали золото и нашли коварных соумышленников и легковерных, которые вскоре усилились и сделались страшными царскому престолу. Между тем в Польше все умы были в волнении. Плачевная смерть Димитрия самозванца, возведенного на престол поляками, избиение их соотечественников во время московского мятежа, заточение польских послов, воеводы Мнишеха и Марины и плен многих знатных людей были предлогом к всеобщему неудовольствию, породили желание мести в гражданах сего королевства. Многие политические сочинения, изданные по сему предмету, переходили из рук в руки и еще более воспламеняли умы и сердца надеждами выгод и приобретений. Королю советовали не упускать благоприятного случая к отторжению покоренных Россиею областей, некогда принадлежавших Польше, и, пользуясь общим неудовольствием русского народа на Шуйского, советовали посадить на престол Московский королевича Владислава. Польских вельмож укоряли в себялюбии и возбуждали к мести за обиды, причиненные их соотечественникам в Москве. Воинам открывали новое поприще побед и славы, а разного рода бездомным бродягам, искателям приключений, обещали богатства и почести. Хитрые поджигатели умели прикрыть личные выгоды каждого благородною завесой любви к отечеству, его славе и пользе. Они успели в своем намерении: двор, народ и воинство пылали нетерпением начать войну, которая представляла столько выгод, льстя самолюбию каждого. Но пока двор колебался, рассчитывая способы к начатию военных действий, ротмистр Лисовский, знаменитый налет (партизан) того времени [3] , с двумястами отчаянных всадников устремился в пределы России и присоединился к второму Лжедимитрию. Помощь сия, незначительная числом воинов, была чрезвычайно полезна самозванцу, ободрив его приверженцев явным доказательством, что Польша намерена вспомоществовать ему: это самое побудило многих легковерных людей поверить ложным вестям о спасении Димитрия и доставило бродяге уважение и доверенность в простом народе.

В это время король Польский выслал Александра Гонсевского, старосту Велийского, на российские границы для узнания настоящего положения дел. Он с 700-ми всадников приблизился к Великим Лукам, которые отворили ему свои ворота, а находившийся там начальник объявил Гонсевскому о несчастном положении России и сказал, что русские гораздо охотнее будут повиноваться иностранному государю, если он захочет сесть на Московском престоле, нежели Шуйскому и мятежным боярам, которые из ненависти друг к другу проливают невинную кровь своих соотечественников. Начальник Великих Лук обещал Гонсевскому отдать Псков и иные города без сопротивления, и польский вельможа, обольстясь словами и поступками сего неверного гражданина, почитая его слова за единодушное желание России, немедленно донес королю Польскому о благоприятном расположении умов в его пользу, об удобности покорения России и просил прислать пеших воинов для занятия поддающихся крепостей. Весть сия вскоре разнеслась по всей Польше и произвела желанное действие. Сверх того, польский дворянин Меховецкий, любимец первого Лжедимитрия, будучи гетманом у второго, беспрестанно рассылал письма и вестовщиков по Польше, уведомляя о благоприятных обстоятельствах, призывая своих соотечественников на службу царю (так он называл бродягу) и обещая богатое жалованье и почести. Польша в это время была спокойна вне и внутри государства, и множество распущенных по домам военных людей с радостью воспользовалось сим случаем. Хотя Сейм и король не объявляли еще войны России, но, как выше было сказано, польская шляхта не почитала преступлением лично от себя мешаться в иностранные войны. Первый из польских вельмож, который привел войско к самозванцу, был Иван-Петр Сапега, староста Усвятский. Вскоре многие польские и литовские паны последовали сему примеру, и в непродолжительном времени 7000 отборных воинов присоединились к Лжедимитрию (1608—1609 гг.). 8000 донских и запорожских казаков под начальством запорожца Заруцкого прибыли также к нему на помощь, и самозванец, по совету старейшин, назначил князя Романа Рожинского главным своим военачальником, или гетманом.

Самозванец чрезвычайно усилился, и войско его, в котором находилось много опытных польских полководцев и отборных воинов сего народа, беспрестанно подкрепляемое русскими, казаками и татарами, сделалось ужасным Шуйскому. Князь Роман Рожинский в продолжение полутора года вел войну с различным успехом; наконец одержал многие значительные победы, покорил области и замки, и прежде нежели Польский король Сигизмунд выступил за границу, он уже облег Москву и расположился лагерем при селе Тушине в 12-ти верстах от столицы (1609 г.). Во все это время Марина, находясь в плену вместе с отцом своим, не участвовала в сих бедственных для России происшествиях и не только не была ненавидима русскими – напротив того, возбуждала всеобщее сострадание как невинная жертва хитрой политики. Наконец ударил час ее освобождения и вечного стыда. Шуйский, устрашенный успехами самозванца (который от вступления своего в Тушинский лагерь получил от верных россиян прозвание Тушинского вора), и желая уничтожить предлог к раздорам с поляками, которые упрекали его задержанием послов польских и Мнишеха с дочерью, Шуйский решился освободить их и приказал всех, а особенно Марину, под крепкою стражею препроводить к литовским границам.

Послы польские Гонсевский и Олесницкий воспользовались свободою и возвратились в свое отечество. Все, наверное, думали, что воевода Мнишех с дочерью последует сему примеру, ибо сами поляки, служа самозванцу, не верили ему и употребляли его только как орудие для привязания россиян к своим выгодам. Вышло противное: Марина нарочно медлила в пути и завела тайные сношения с Тушинским лагерем. Иван Сапега для удовлетворения ее желаний послал ротмистров своих Збороввского и Стадницкого, которые разогнали стражу и привели ее с отцом в Тушинский лагерь (1609 г.).