Семейство невесты, на которое было жалко смотреть, проводили на вокзал, и оно отправилось восвояси.

Супруги Дювиль разослали гостям телеграммы и послания, отменяющие церемонию в церкви, известили поставщиков об отмене заказов, а когда вечером в Вальронс приехали несколько человек, которых не удалось предупредить, их встретил на крыльце Фано и сообщил, что свадьбы не будет и что в гостинице Сен-Пепен для них приготовлен ужин.

Поздно вечером Зарагир и невеста вышли из машины перед гостиницей в Мантоне. Смелость их поступка еще больше сблизила их. Нельзя сказать, чтобы они были так уж счастливы, но они надеялись, что время смягчит воспоминание о психологической катастрофе, которую вызвал их отъезд.

Событие это наделало много шума в округе. Все друзья Дювилей разделили их разочарование. Никто не высказался одобрительно о поступке беглецов. А полковник долго мучился угрызениями совести и никак не мог себе простить, что это именно он по простоте душевной привез племянницу в Вальронс, и очень сердился на нее за ее столь скандальное поведение. Он выждал некоторое время, прежде чем осмелился нанести чете Дювилей визит с извинениями и соболезнованиями. Г-жа Дювиль забросала его упреками, и он мужественно выслушал их. Она говорила:

— Когда счастье, казалось, вошло в дом и вдруг ускользает, невозможно прийти в себя! Зачем ты привез к нам эту чертовку?

— Я не знал, что она такая…

— Тогда почему она жила у тебя?

— Она вдова моего племянника. Больше ничего сказать не могу. Но ведь вы хорошо знали вашего друга Зарагира…

— Удивляют чаще всего именно те люди, которых хорошо знаешь, — заметил г-н Дювиль. — Что сделано, то сделано. Постараемся забыть. Давайте будем думать только о будущем.

Пока они так рассуждали, невеста Луи Дюваля, превратившаяся в госпожу Зарагир, плыла в Южную Америку в объятиях мужа. «Давай будем думать только о будущем» — именно таковы были слова, которые сказал г-н Зарагир жене, поднимаясь на борт корабля, которому предстояло увезти далеко-далеко парочку влюбленных. Он не говорил ей о своих сожалениях. Оглядываться назад он не хотел, потому что сожалел о доме в Вальронсе, о семье Дювилей и о долгой дружбе, навсегда потерянной. Теперь у него на всем свете остался один-единственный близкий человек — его жена. Понимая это, он грустил и хотел, чтобы эта грусть как можно скорее развеялась.

Через месяц Луи Дювиль вернулся к родителям, и жизнь в Вальронсе вернулась в прежнее русло.

По роду своей деятельности г-н Зарагир должен был часто выезжать, причем иногда в такие дебри, куда брать с собой жену никак не мог. По приезде в Южную Америку они обосновались в городе на берегу моря, в особняке, похожем на пряничный домик и стоящем на широкой набережной. Жена была в восторге и заявила, что больше ей ничего не нужно и она не хочет больше никого видеть. Г-н Зарагир был этому рад. Он помнил, как она бросила Луи Дювиля, и хотя выигравшей стороной оказался он сам, полного доверия к ней у него не было, и он считал ее вполне способной на измену. Как-то накануне одной из своих поездок он предложил ей съездить за город, где у него был домик в колониальном стиле, купленный им лет двадцать назад и обустроенный в соответствии с художественными традициями той страны. Эта вилла, называвшаяся «Тижу», г-же Зарагир сразу понравилась.

— Хочу жить здесь и только здесь, — сказала она. — Здесь у меня ощущение, что я нахожусь дома, это мой дом.

Стены прихожей и столовой были облицованы плиткой из белого фаянса с синими рисунками, представляющие собой то повторяющийся орнамент, изображение морских сцен или обширных пейзажей. В гостиных стены были побелены известкой. Ряды свечей в серебряных бра освещали там картины голландских мастеров и зеркала в широких рамах черного дерева. На окнах висели двойные шторы из белого муслина и бледно-голубой муаровой ткани наподобие той, какой были обиты стулья из черного палисандрового дерева.

Большая часть вещей в Тижу была из серебра, даже ванны и тазики, в которых росли олеандры, лимонные деревья и еще какие-то вьющиеся вокруг бамбуковых подпорок растения. В центре гостиной круглый диван, обитый плюшем с восточным орнаментом, окружавший большую клумбу из колеусов и древовидных папоротников; все это напоминало знаменитые сады Монсеррата, близ Лиссабона. Для Зарагира растения всегда были чем-то диким. Он их называл «мои маленькие дикари», и самые редкие из них в Тижу являлись подарком г-на Дювиля. Вот почему г-н Зарагир не хотел после женитьбы жить в доме, где воспоминания о лучшем его друге постоянно тревожили бы его совесть. Когда он признался в этом жене, та только пожала плечами:

— Нельзя же вечно печалиться. Слава богу, мы далеко от Вальронса.

Ответ этот г-ну Зарагиру не понравился.

В тот вечер после ужина они расположились рядом на широком шезлонге во внутреннем дворике. Г-н Зарагир держал в руках веер, обмахивал им время от времени себя и жену и молча курил сигару.

— О чем ты думаешь? — спросила жена.

— Я думал о «Гербарии» и о тех минутах, которые мы там провели в последний наш вечер в Вальронсе.

— Ах, — сказала она, — ты не весь принадлежишь мне. Я ревную тебя к твоим воспоминаниям и сожалениям.

— Наши сожаления борются с рассудком, — ответил он, — и таким образом приковывают к себе наше внимание.

Тут г-жа Зарагир привстала:

— Слушай, я любила Дювилей, да, любила, а сейчас, слушай внимательно: сейчас я их ненавижу. Мы причинили им боль, сожалею, но в жизни, волей-неволей все так или иначе испытывают боль. Открой любую газету, и ты сразу наткнешься на какой-нибудь рассказ о людях, убивающих друг друга из-за любви, а ты хочешь, чтобы я жалела Дювилей? У них есть свое крупное дело, есть деньги, здоровье, и они могут утешаться своей ролью жертв. Чего им не хватает, я тебя спрашиваю? Меня надо жалеть, а не их. Ты сваливаешь на меня ответственность за то, что произошло, и злишься, будто по моей вине ты лишился твоих дорогих Дювилей. Добавлю к этому, что…