Идея со вязаными щитами на практике оказалось не совсем удачной. Подниматься с громоздкими, тяжелыми щитами по довольно крутому склону было невозможно. Они постоянно цеплялись за кустарник, деревья замедляя движение, к тому же слабо защищали от стрел. После нескольких минут мучений и пятерых убитых, вожак диких приказал бросить щиты и тут казаки разрядили арбалеты. Образовалась небольшая свалка, это сбавило темп атаки, но только по центру, по бокам орущая орда диких продолжила подъём, несмотря на обстрел, летящие сверху камни и брёвна. Не прошло и десяти минут после начала боя, как на вершине гряды появились первые дикие. Завязалась рубка, пластуны, держа строй, постепенно отступали к скале, на которой засели лучники. Нападавшим не хватало выучки, но этот недостаток они компенсировали яростью. В скорее небольшой пятачок был завален телами, но дикие не смотря на потери продолжали атаковать. Они карабкались по трупам товарищей, падали, поднимались, вновь падали, а когда достигали строя казаков, с воплем кидались на них.

Слева от Семёна упал пластун, копье дикого пробило нагрудник и застряло в броне. Есаул отбил выпад противника и бросил мимолетный взгляд на своего бойца. Казак, хватая ртом воздух, ухватившись за древко, пытался вытащить копье. В следующую секунду противник возобновил атаку. Дикий вооруженный палашом, нанес колющий удар, метясь в просвет между пластинами. Семён не стал блокировать клинок противника. Он ударил плашмя по лезвию, меняя направление, после чего круговое движение кистью и клинки переплелись между собой. Быстрый шаг вперед, сабля есаула с противным скрежетом скользит по палашу и в следующий миг остриё клинка, пронзила гортань дикого. Семён выдернул из оседавшего на землю тела саблю, к нему приближался ещё один противник. Им оказался хозяин копья, которое пробила доспех казака, лежащего в нескольких шагах от офицера. Дикий, молодой, крепкий парень поигрывая мышцами, в прыжке попытался достать Дарчука.

Глаза дикого сверкали от азарта, он только что убил, и ему хотелось ещё крови. Тряся над головой железкой, чем-то отдалёно напоминавшим ятаган, молодой с воплем бросился на казака. Семён отклонился назад и меч дикого просвистел, в нескольких сантиметрах. Последовал резкий взмах сабли, и на горле дикаря появилась тонкая красная полоска. Молодой шумно втянул воздух, полоска вздулась кровавыми пузырями. Не успел дикий упасть, как появилось ещё двое.

– Да сколько же вас, - простонал есаул, поднимая саблю.

Вновь замелькали клинки, звон, крики, обезображенные ненавистью лица, давящая усталость и безразличие, к жизни, смерти, ко всему. Разум испугавшись происходящего отключился, позволяя телу саму спасать себя.

Вдруг в какой-то момент всё стихло. Семён стоял, выставив перед собой саблю, но больше никто не нападал. Он тяжело дыша посмотрел по сторонам, кругом были трупы.

Кто-то дотронулся до его плеча, и есаул с развороту полоснул, но клинок лишь со свистом рассёк воздух.

– Командир, всё, всё закончилось.

Семён пошатываясь развернулся и увидел урядника.

– Всё, бой закончился, - повторил Кривоконь.

– Закончилось?

– Да Семен, больше некого убивать, - кивнул Никита, - опусти саблю, командир.

– Саблю?
– и в этот момент он понял, что до сих пор держит клинок перед собой.

– Командир, вы ранены?

– Нет.

– Но вы весь в крови, - тревожно произнес урядник.

– Да на мне кровь, на мне много крови, - пробормотал есаул, и устало опустился на землю.

– Что с тобой Семён?
– тихо спросил Кривоконь, усаживаясь рядом.

– Устал, всё больше не могу, - признался офицер.
– Что-то сломалось во мне сегодня.

– Прекрати, мы с тобой и не через такое проходили, - попытался успокоить командира Никита.

– Там, - есаул махнул в сторону окопчика, - девчонка, лежит с ребенком. Её и мальца, стрелой насквозь.

– Нашел кого жалеть дикую, да ...

– Если перестанем видеть кто перед нами, чем мы лучше, тех же самых диких, - взорвался Дарчук.

– Чем мы лучше? Тем, что не врываемся в их дома, не вырезаем всех поголовно, не насилуем, не вспарываем животы беременным, - еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, произнес урядник.
– Да они нас ненавидят и выродкам своим ненависть эту вместе с молоком матери передают.

– Им есть, за что нас ненавидеть, - тяжело вздохнув, произнес Семён.
– Забыл, как в первые годы, они сотнями умирали от голода и болезней возле наших кордонов. Как женщины бросались на пики, чтобы вырвать кусок хлеба, как молили еды для детей. Может напомнить тебе, на кого они охотились, что бы прокормиться?

– Не надо, - заскрипел зубами Кривоконь, - лучше я тебе напомню имена хлопцев, которых они сожрали. Командир мы делали то, что должны делать, и я в отличие от тебя не испытываю мук совести и жалости к этим.
– Никита махнул в сторону диких.
– Мы предлагали им и кров и пищу, чем они отплатили нам за это? Вырезанными станицами, а разграбленных хуторов не счесть. Вспомни, как они надругались над женщинами, детей малых не пощадили, под нож пускали или головой об стену, и тебя после этого совесть мучает?