Петька огляделся. Женщина была, очевидно, одна, с ней можно было делать все, что хочешь. С владивостокской пересылки Петька и близко не подходил к женщинам. Женщины в те годы на Колыме были редкостью. На весь прииск их было всего две, конечно «вольные». Когда мужья уходили на работу, они сидели запертыми: боялись, чтобы воры в карты не проиграли.

Почувствовав Петькин недобрый взгляд, женщина замолкла и стала беспокойно озираться. Петька, согнувшись, подкрадывался к ней, но под ногой хрустнула ветка, женщина обернулась, увидела заросшую рыжей щетиной страшную Петькину рожу, его красные глаза. Петька жадно схватил ее за горячую упругую руку. Женщина пронзительно завизжала, рванулась и убежала, крепко прижимая к груди жестяную миску. Петька попытался ее догнать, да куда там — женщина, испугавшись, бежала, как сытая молодая лошадка.

Петька споткнулся о трухлявое поваленное дерево, больно ударил коленку, страшно выругался и оставил погоню. Желание так же быстро погасло, как и вспыхнуло. Однако эта встреча принесла ему и некоторую выгоду. Он стал обладателем почти полного ведра ягод и увесистых бутербродов, завернутых в промасленную газетную бумагу.

Прихрамывая, Петька заковылял подальше от этих мест. Видно, где-то близко находился поселок. Эта сволочная девка, конечно, натреплется о встрече в лесу и наведет на его след легавых.

Еще несколько дней Петька блуждал по тайге, ел только ягоды да розовые сыроежки. Лицо и руки его покрылись волдырями и расчесами от комариных укусов, башмаки развалились, пришлось подвязать подошвы тряпками. Он теперь не обходил болота, не старался прыгать с кочки на кочку, а устало и безразлично шел напрямик, хлюпая по воде. От постоянной мокроты подопрели ноги. Прошел сильный дождь, и Петька весь промок. Костер он разводить боялся. От ягод и грибов начался понос. По ночам лихорадило, днем мучали рези в животе. Иногда он пальцем ощупывал десну, где торчал осколок выбитого зуба, и тогда ненависть опять поднималась в нем.

— Лучше сдохнуть тут, в тайге, на воле, чем опять за решетку и чтобы любой гад лупил тебя по морде и выбивал последние зубы!

Ему теперь казалось странным и непонятным, что он так долго мог торчать в лагере. Чего он там ждал? Почему не ушел раньше?

Как-то вечером, когда алое солнце катилось по темно-зеленым сопкам, Петька-Чума вышел на опушку. Перед ним неожиданно оказалось поле, засеянное репой. Вот уж никак он не думал, что на этой трижды проклятой земле что-нибудь могло уродиться. Восемь женщин в накомарниках и в шароварах прореживали репу, собирали в кучу ботву, громко разговаривали. Петька за последние дни так изболелся и ослабел, что женщины уже не волновали его, хотя среди них были и молоденькие. Спокойно и тупо он смотрел на них. Одеты они были в простенькие кофточки, у некоторых поверх шаровар топорщились старые сатиновые юбки, на ногах — тяжелые ботинки. Петька вспомнил: на прииске говорили, что на Колыме есть совхозы, работают там заключенные бабы, и хорошо бы туда попасть, работа полегче, не то что забой, да и бабы под боком.

Женщина в очках со сломанной дужкой, перевязанной веревочкой, с пегими, коротко подстриженными волосами, приблизилась к кусту, где прятался Петька, он потихоньку окликнул ее:

— Тетенька, а тетенька! Ты не пужайся, дай кусочек хлеба, за Христа ради, и покурить бы…

Женщина не испугалась. Может быть, потому, что близко были другие, а может быть, на своем веку столько повидала, что ничего уже не боялась. Она раздвинула ветки, пристально и долго смотрела на Петьку голубыми, выцветшими от старости глазами. Петька заерзал, забеспокоился, подумал, не дать ли деру. Женщина тяжело вздохнула, протянула пачку махорки и горбушку черного хлеба. Петька сразу съел его.

Женщины перестали работать и столпились вокруг Петьки. Они охали, причитали, совали хлеб, котелки с холодной овсяной кашей, курево, спички, бумагу. Икая от сытости, Петька охотно рассказывал им о себе. Оказывается, до моря было недалеко, но женщины сомневались, сумеет ли он выбраться с Колымы. Дорога дальняя, суровая, везде оперпосты. Потом женщина, что первая дала ему хлеб, посмотрела вдаль и сказала:

— Вон топает наш бригадир. Он хотя и заключенный, но большая сволочь, обязательно продаст.

Петька на четвереньках, как собака, уполз в тайгу. Теперь у него было много хлеба, два котелка с кашей и несколько пачек махорки. От участливых слов женщин, от того, что где-то рядом было море, у Петьки стало радостно на душе.

— Есть же на свете добрые люди. Почитай, все фраерши, а встретили, как родного…

Плохо было только, что понос продолжался. Ноги подгибались и стали как ватные, а во рту было горько и сухо.

Тайга стояла сумрачная, беспощадная. Петька давно уже потерял счет речкам, которые он переходил. Обессиленный, лежал он на сопке под мохнатым кустом стланика с зелеными шишками, и вдруг почувствовал смутную тревогу. Петька огляделся, все было неизменно и спокойно, но инстинкт самосохранения, обострившийся в последние дни до звериной чуткости, подсказал ему, что опасность близка.

Припекало солнце, в сине-лиловом небе медленно проплывали тяжелые, редкие облака. Петька встал на одно колено, тревожно всматриваясь в поросшую стлаником и серым ягелем сопку. И наконец внизу, около больших валунов, увидел: два вохровца с винтовками в руках, крадучись, лезли вверх.

Так он и знал: это подлая баба, встреченная в тайге, раззвонила про него, а ведь он ей ничего плохого не сделал. Подумаешь, схватил за руку, а она завизжала и ягоды бросила. Страх на несколько секунд парализовал Петьку, но потом он, задыхаясь, почти не таясь, побежал к вершине сопки. Вохровцы разом выстрелили, но промахнулись. Выстрелили еще. Петька бежал зигзагами, пули проносились рядом с ним.