Комендант протянул несколько листов папиросной бумаги.

По заявлению родных одного из однодельцев Валерьяна дело было пересмотрено и прекращено за отсутствием состава преступления.

Валерьян никак не мог понять, какое это имеет к нему отношение. Перечитал второй раз и только тогда заметил свою фамилию.

Комендант поздравил Валерьяна, подсунул ему бумажку для подписи, приговаривая, что теперь она отправится в управление, как будто Валерьяну это было интересно.

Выписывая справку для получения паспорта, комендант невзначай спросил:

— Когда думаете уезжать?

— Почему я должен куда-то ехать? — проворчал Валерьян.

— Неужели останетесь?

— Уеду — не уеду, вас это, молодой человек, меньше всего касается, не нужны мне ваши справки, — вдруг рассвирепел Валерьян, — и ваши дурацкие вопросы, — и вышел, оставив дверь настежь.

В самом деле, куда ему было ехать и зачем? На прииске уже давно знали, что Валерьяну «пришла реабилитация». Аркашка, предвкушая празднование этого события с богатой выпивкой, сунулся было к Валерьяну с поздравлениями, но Валерьян небрежно процедил:

— Пустое!

Даже Аркашке все стало ясно. Он разочарованно вздохнул — на выпивку надеяться не приходилось. Николай ничего не сказал, но впервые за время их знакомства глаза у него были удивленные. Вечер скоротали за шахматами, а утром Валерьян с обычным запасом продуктов в неизменным Чеканом ушел к себе в заброшенный поселок.

Плыли по Колыме редкие пароходы с баржами, и, как всегда, Валерьян ругал за ошибки капитанов. Вновь стал прозрачным ручей у дома. Цвел красный шиповник. Было обычное жаркое колымское лето, когда все торопилось расцвести и завязать плоды. Валерьян ловил рыбу, сушил ее на солнце, изредка обходил поселок, все больше и больше зараставшим травой и кустарником. Слава богу, никто в гости не приходил!

Долго не было дождей, хотя облака и тени от них пробегали над поселком, как пробегала мимо него жизнь. Однажды из синей большой тучи хлынул дождь. В дождливую погоду делать было нечего, и Валерьян решил читать. В приисковой библиотеке он взял растрепанный комплект «Огонька» за прошлый год. Давность не имела для Валерьяна никакого значения, ибо время и жизнь остановились для него много лет назад. Валерьян полистал журналы, посмотрел иллюстрации. Взгляд его задержался на фото парохода. Это была старая привычка — читать все о море и морской жизни. Фото было небольшое, мутное, под ним сообщалось, что пароход потоплен во время войны недалеко от берега, а теперь поднят, капитально отремонтирован и выходит в свое первое плавание. Пароходу присвоили его старое название «Стрела».

Вскоре Валерьян опять появился на прииске, хотя продукты у него еще не кончились.

У Николая шел скандал. Аркаша мимоходом стащил с веревки детские мокрые чулочки. Они выпали у него из кармана, когда он доставал носовой платок. Аркаша великодушно согласился отнести чулочки обратно, на чем, по его мнению, и должен был окончиться неприятный разговор.

Пили чай. Расстроенный Аркаша возился у радиоприемника и искал музыку. После долгих поисков на четвертом диапазоне нашел станцию, передававшую концерт. Под глухой, однотонный, чуть слышный аккомпанемент гитары низкий женский голос пел мексиканскую песню. Голос был свежий, мелодичный, что-то тревожное и зовущее было в нем. И оттого, что слова песни были незнакомы и на чужом языке, Валерьяну слышались другие слова, и он вкладывал в песню свой смысл.

Ему чудилось черное небо с южными созвездиями, терпкий запах водорослей, бесконечные, длинные океанские волны. Где-то там, сквозь ветры и бури, капитаны вели свои пароходы. К чему-то стремились люди, побеждали или падали, сраженные непосильной борьбой. То не женский голос пел незнакомую песню, то пела, звала, отчаивалась и надеялась далекая жизнь.

Раньше он тоже принадлежал ей. Валерьян посмотрел через окно: пустынный поселок, белесое небо, легкий очерк голубых сопок вдали. Все вдруг показалось призрачным, несуществующим, как и годы, проведенные здесь.

На другой день Валерьян послал телеграмму в портовый южный город.

Зимним солнечным днем в заброшенный поселок на лыжах пришел якут Семен. Он прослышал, что осенью, когда по реке уже шла шуга, Валерьян, захватив старого Чекана, улетел на самолете на «материк».

Поселок был в снегу, и ни одна тропинка не была протоптана ни к реке, ни к лесу. Желающих сторожить не нашлось. Дом Валерьяна был заколочен. Семен постоял возле него, жалостливо пощелкал языком.

— Ушел, ай-ай, ушел все же…

Повернулся к сверкающим сопкам. Сопки в бирюзовом небе стояли гордые и надменные.

— Туда ушел, — Семен посмотрел пристально на сопки, точно хотел разглядеть сквозь них ту жизнь, что увела Валерьяна, — совсем ушел, — и сокрушенно покачал головой.

В этом году, весной, на полянке за пустынным поселком на всех обгоревших кочках пробилась новая зеленая трава.

До отхода поезда оставалось четыре минуты, а верхнее место справа еще не было занято.