В течение августа 1914 г. я не раз поминал недобрым словом нашего военного министра Сухомлинова с его статьей «Мы – готовы», написанной два года тому назад. В штабе Юго-Западной армии я встретил моего брата Николая Михайловича, человека, которого я не должен был видеть, если бы я хотел сохранить хотя бы каплю оптимизма. Он говорил откровенно, до цинизма, и из десяти случаев в девяти был прав. Он указал мне, что наши страшные потери лишили нас нашей первоочередной армии и поставили в трагическую необходимость возложить наши последние надежды на плохо обученных ополченцев. Он утверждал, что если великий князь Николай Николаевич не остановит своего победного похода по Галиции и не отведет наших войск на линию укрепленных позиций в нашем тылу, то мы без сомнения потерпим решительные поражения не позднее весны 1915 г. Он говорил мне об этом в течение трех часов, ссылаясь на цифры, факты, и становился все мрачнее и мрачнее"[171].

Посланный царским приказом на ближние и дальние поля сражений, русский солдат повсюду, в самых трудных положениях сражался со свойственными ему доблестью и стойкостью. Но в массе своей он тогда еще не мог знать, что в то время как власть имущие взимают с него дань кровью во имя своего контракта с Антантой, некоторые из них в дворцовых закоулках ткут паутину германского сговора, готовясь продать кайзеру и своих союзников, и русскую армию.

Руководящим ядром германофильской группы были царица Александра Федоровна (Алиса Виктория Елена Бригитта Лониза Беатриса принцесса Гессен-Дармштадтская) и Г. Е. Распутин. Именно они «вертели» последним царем как хотели[172].

Александр Михайлович описывал эту обстановку так: "Для меня, для моих родных и для тех, кто часто встречался с императрицей, один намек на ее немецкие симпатии казался смешным и чудовищным. Наши попытки найти источники этих нелепых обвинений приводили нас к Государственной думе. Когда же думских распространителей этих слухов пытались пристыдить, они говорили: «Если императрица – такая убежденная патриотка, как может она терпеть присутствие этого пьяного мужика, которого можно открыто видеть в обществе немецких шпионов и германофилов?».

Этот аргумент был неотразим, и мы поломали себе голову над тем, как убедить царя отдать распоряжение о высылке Распутина из столицы. «Вы же шурин и лучший друг Государя, – говорили мне очень многие, посещая меня на фронте, – отчего вы не переговорите об этом с Его Величеством?». Отчего я не говорил с Государем? Я боролся с Никки (с Николаем II) из-за Распутина еще задолго до войны. Я знал, что если бы я снова попробовал говорить с Государем на эту тему, он внимательно выслушает меня и скажет: «Спасибо, Сандро, я очень ценю твои советы». Затем Государь меня обнимет, и ровно ничего не произойдет. Пока Государыня была уверена, что присутствие Распутина исцеляет наследника от его болезни, я не мог иметь на Государя ни малейшего влияния. Я был абсолютно бессилен чем-нибудь помочь и с отчаянием это осознавал"[173].

Как видно из этого воспоминания, окружение царя не желало признавать, что императрица, да и сам Николай, находятся под влиянием немцев. Тем не менее, признавая, что царская чета подчинена влиянию Распутина, они противоречат сами себе.

Гекатомбы бомб были нагромождены на полях сражений уже в первый год войны, и на протяжении того же года придворная пронемецкая группа невидимо и неутомимо работала на Вильгельма II, стремясь, с одной стороны, не допускать его возможного разгрома русскими вооруженными силами, с другой – добиться примирения с ним в виде последующего полюбовного соглашения или даже союза. Движущей силой этих происков был страх Николая II и его окружения перед революцией. Не говоря уже о мучительных для них воспоминаниях, связанных с потрясениями 1905 г., с тревогой оглядывались они и на многие события последних предвоенных лет.

Насколько тревожной была для царского правительства обстановка в канун войны, показывает тот факт, что к лету 1914 г. общее число стачечников в России превысило уровень 1905 г. После короткого спада стачечного движения во второй половине 1914 г., после начала войны, оно разгорается с новой силой. Несмотря на режим военного времени, в стране неудержимо назревал революционный кризис. Массовые выступления прошли в течение 1915–1916 гг. на шахтах Донбасса, в рабочих районах Нижнего Новгорода (в особенности Сормова), Тулы, Екатеринослава и других промышленных центров и, разумеется, в главных из них – в районах обеих столиц. Отсюда революционное брожение перебрасывается в армию (братание солдат со стачечниками и демонстрантами, антивоенные вспышки в гарнизонах и частях, в русских экспедиционных войсках во Франции и Греции)[174].

Но рыба, как известно, начинает гнить с головы. И эти стачки были только отголоском того, что происходило в руководстве страны. В 1916 г. апогея своей деятельности при дворе достиг «темный мужик» Г. Е. Распутин.

3. НИКОЛАЙ II И ЕГО ОКРУЖЕНИЕ В ПРЕДДВЕРИИ КРАХА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Политический кризис в ходе Первой мировой войны все больше и больше разрастался. Это понимали все. Слабость верховной власти особенно проявилась в последние два года правления Николая II. Именно начиная с 1915 г. при посредничестве императрицы Г. Е. Распутин, оказывая давление на царя, «получает право» снимать и назначать высших государственных лиц в государстве.

С осени 1914 г. царь много ездит по стране, по фронтовой зоне. Его дворцовый комендант потом подсчитал, что до февраля 1917 г. императорский голубой поезд (вместе со следовавшим за ним светским) наездил более 100 тыс. верст (чуть более 100 тыс. км). Главный маршрут его следования: дворец – Ставка, которая при главнокомандующем Николае Николаевиче находилась в Барановичах. Каждое утро, ровно в 10 часов, царь приходил в штаб. В присутствии Верховного главнокомандующего начальник штаба Н. Н. Янушкевич докладывал ему об обстановке на фронте[175].