Она обняла меня за плечи и шепнула:

— Не бросайте пана Тадеуша. Он без вас погибнет.

Я вошла в столовую.

Тадеуш кинулся мне навстречу, но мадам Брошкевич сказала что-то по-французски, и он остановился на полпути.

— Садитесь, моя милая. — Она улыбнулась и кивнула на кресло возле окна. — Здесь не дует? — Мадам Брошкевич расхаживала по столовой, громко стуча каблуками. Оказывается, у этой довольно хрупкой женщины был тяжелый мужской шаг. — Знаю, вы ни в чем не виноваты. Напротив, вы жертва необузданных похотей моего сына. Как жертва, вы достойны сочувствия и помощи. Я не оставлю вас в вашей беде, уж поверьте мне.

— Мама! — воскликнул Тадеуш.

Она не удостоила его даже взглядом.

— Мой сын помешан на сексуальной почве. Боюсь, эта болезнь досталась ему в наследство от отца. Приняв духовный сан, он на какое-то время угомонился, и я уже, можно сказать, успокоилась за его дальнейшую судьбу, но, как вижу, оказалась неправа. В ранней юности у него вдруг обнаружились гомосексуальные наклонности, он лечился в известной парижской клинике, но, увы, подобные болезни неизлечимы. Он не способен совершить нормальный половой акт с женщиной. Милая моя, я очень сожалею, что вы по своей неопытности и невинности оказались замешаны в эту ужасную историю. Я помогу вам выпутаться из нее, уверяю вас. — Мадам Брошкевич подошла ко мне и потрепала по щеке. — Вы очень хороши. Я надеюсь, нам удастся сохранить все случившееся в тайне. Тем более, я уверена в том, что вы все еще девственница. Я не ошиблась?

Я покраснела и выдавила из себя:

— Нет, мадам, вы не ошиблись.

— Ну и замечательно. — Она сказала что-то по-французски стоявшему возле окна Тадеушу, и он еще ниже опустил голову. — Завтра утром я отправлю вас домой. Что касается ущерба, нанесенного вам моим сыном, думаю, тысячи франков будет достаточно. Бедняжка, вот что значит быть круглой сиротой.

Оказывается, она даже была знакома с моей биографией. Но я уже утратила способность чему-либо удивляться. Я действительно больше всего на свете хотела домой. Быть может, если бы Тадеуш вступил в спор с матерью или стал бы оправдываться передо мной, сказав, что она лжет и никаких гомосексуальных наклонностей у него нет и не было, я бы, наверное, не отказалась от него. Но он был покорен матери и не собирался за меня бороться. И я безропотно сдалась.

Дальше мать с сыном говорили по-французски, а я сидела и смотрела в окно. Уныло сеял осенний дождик. Уличные фонари плавали в дымке тумана. Наискосок тускло светилась вывеска: «Модистка из Парижа мадам Бувье». Я вспомнила, что мы с Тадеушем собирались провести медовый месяц в Париже. Еще я подумала о том, что больше никогда не смогу довериться мужчине.

Обо мне, кажется, забыли. Тадеуш ушел, даже не глянув в мою сторону, мадам Брошкевич говорила о чем-то по-французски с Терезой. Потом она тоже покинула столовую, правда, перед этим бегло посмотрев в мою сторону. Тереза замешкалась, убирая со стола, но вскоре тоже ушла, погасив лампу.

У меня щипало глаза, но слез не было, а потому копившиеся в душе горечь и обида не находили себе выхода. Бежать, скорей бежать отсюда, залезть в свою девичью постель, накрыться с головой одеялом… Как я предстану перед отцом Юлианом, что скажу ему? Нет, лучше умереть, чем сказать ему правду. Лучше умереть. Но как?

И тут я вспомнила про револьвер, который видела на диване в кабинете Тадеуша.

В коридоре было тихо и темно. Свет горел только на кухне, где было царство Терезы. Я дошла до поворота. В будуаре мадам Брошкевич горела настольная лампа под розовым абажуром и тихо играла музыка из радиоприемника. Вот и дверь в кабинет Там тоже темно и тихо. Мне не хотелось больше видеться с Тадеушем — нас словно уже ничего не связывало, к тому же я испытывала смертельную усталость и была неспособна на какое-либо общение. Я открыла дверь и вошла в кабинет. Прислушалась. Кажется, никого. Сквозь незашторенное окно проникал свет с улицы, и я видела очертания письменного стола, кресел, дивана. Я подошла к дивану и собралась пошарить рукой по его сидению в надежде, что револьвер все еще лежит там. Меня кто-то схватил за руку, дернул резко вниз, и я, не удержав равновесия, упала, больно ударившись обо что-то носом. Это был Тадеуш. Он крепко прижал меня к себе и сказал:

— Не сопротивляйся. Иначе я убью и тебя, и себя.

И я увидела, как блеснула темная сталь револьвера.

Он подвинулся к спинке дивана и велел мне лечь рядом, обнял меня левой рукой за плечи и приставив к моему виску холодное дуло револьвера.

— В барабане всего один настоящий патрон, все остальные холостые, следовательно, нашими жизнями с этой минуты распоряжается судьба. Это называется русская рулетка. Ты когда-нибудь играла в русскую рулетку?

Я молчала — от страха я лишилась дара речи. Тадеуш был явно не в себе и от него можно было ожидать все что угодно.

— Сейчас я позову maman — она тоже любит играть в русскую рулетку, но учти, ей неимоверно везет. Я был еще совсем маленький, когда отец стрелял в нее из этого самого револьвера, но патроны оказались холостыми. А вот попугаю не повезло — с первого же раза откинул лапки. Посмотрим, кого судьба выберет в свои заложники на этот раз. Я буду стрелять на поражение.

Он дернул за свисавшую со стены бахрому, и где-то в глубине квартиры раздался мелодичный звон. Вскоре послышался стук каблуков, скрипнула дверь, и я увидела на пороге кабинета темный силуэт мадам Брошкевич. По улице проехал автомобиль, свет его фар на мгновение придал силуэту объемность.

Прицелившись, Тадеуш нажал на курок. Послышался громкий хлопок, запахло гарью. Вспыхнул свет на потолке. Мадам Брошкевич была бледна, но невредима.

— Ей опять повезло, — сказал Тадеуш. — Ну-ка посмотрим, что уготовила судьба тебе, моя милая Юстина. Не бойся, если она уготовила тебе смерть, я тут же последую за тобой.

Я закрыла глаза и сжалась в комок, снова почувствовав возле своего виска холодное дуло. Всего несколько минут назад я шла в эту комнату за тем, чтобы умереть, сейчас же почему-то очень боялась смерти.