Уяснив себе, таким образом, географическую терминологию, обратим особенное внимание на область северскую, или литовскую украйну, бывшую первым театром междоусобных войн. Эта страна делилась на две почти равные части прозрачною рекой Десною, которая протекает по ней с севера на юго-запад, принимая в себя Нерусу, Судость, Сейм, Снов и много других, мелких речек. С правой стороны тянется по Десне непрерывный ряд гор, покрытых лесом и местами белеющихся меловыми обвалами; с левой вьются по ней широкие луга, изрезанные длинными озерами и собственными её заливами.

В начале XVII века Северия была несравненно лесистее против нынешнего. Обширные болота, еще не иссушенные временем и трудами человеческими, стояли и ржавели в темноте этих лесов, давая неприступные убежища множеству птиц и зверей. Воды рек и озер разливались шире нынешнего, как и во всей русской земле. Обработанных полей было мало. Вся страна представляла угрюмую картину запустения и безлюдья. Немногие города и села, разбросанные по речным взгорьям, по лесам и сырым низменностям Северии, сообщались между собою извилистыми торами. Их проторили копыта животных и ноги пешеходов: на колесах в старину мало езжали; товары перевозили летом по воде, а зимой на санях. Царь Борис Годунов дал повеление валять везде по дорогам деревья и устроять плотины, но это повеление, по естественным причинам, не было исполнено в пограничной, дикой, малолюдной, вольной земле северской, и сама так называемая большая Новгородская гонная дорога, пролегавшая через Новгород Северский в Литву, была ряд топких гатей, полуразрушенных мостов, плохих перевозов и бесчисленных поворотов между болот и косматых камышчатых озер.

В народонаселении Северии заметно было два главные состава. Восточную, более степную половину страны, по реку Десну, занимали своими хатами-мазанками усатые малороссы; на западной, по преимуществу лесистой стороне Десны жили в курных бревенчатых избах худощавые и клинобородые белорусцы. Не известно, с которого времени устоялось в Северии это разнохарактерное население: так ли оно было и в оно темное время, когда князья Давыдовичи облегали переспы (валы) Новгорода Северского, или это уже в эпоху татарскую литвины Гедиминовы подвинулись из дремучих лесов своих к светлой Десне реке? Знаем только, что, со времен царя Иоанна IV, начал примешиваться сюда третий, северно-русский состав. Не говоря о беглецах, спасавшихся здесь от законного и незаконного преследования, многие оседлые люди разных сословий выселялись в Северию только страха ради, чтоб не попасть под удар грозного владыки, одним взмахом опустошавшего целые города. При Борисе Годунове эта примесь продолжала увеличиваться. А когда издан достопамятный указ о закрепощении свободных крестьян и слуг за владельцами земли и помещики, как уже сказано, начали прибирать к своим рукам, вместе с простолюдинами, людей благородных и всех, кто нравился им художеством, рукоделием, ратным искусством, или дородством, — в земле северской появились многие поселенцы, по-тогдашнему, образованные, или по крайней мере бывалые, решительные, отважные, словом — годные для поддержания наступавшей борьбы, которой самозванцы служили только знаменем, — борьбы между внутреннею Русью и украйнами, между боярами, детьми боярскими, сословием чиновным и горожанами с одной и между оказаченною нищею и безземельною чернью с другой стороны.

Земское устройство пустынного литовского пограничья сходствовало в главных чертах с поземельным устройством внутренней Руси. Здесь были государевы села; были вотчинные земли, или волости боярские, епископские, монастырские и церковные; были поместные земли, жалованные в пожизненное владение служилым людям; но более всего было земель черных, принадлежавших собственно казне, а еще больше — ничьих земель. В этом распределении недвижимых имений в Северии, напрасно, однакож, стали бы мы искать точных постановлений для общин и отдельных лиц, ими владевших. Одни слободы были не что иное, как сбор вольницы, присвоившей себе название черных государевых мужиков, но не знавшей никакой зависимости от казны. Жители других городов называли себя белопашцами и не представляли сборщикам податей других доказательств своей свободы, кроме неприступной дерзости и открытой силы. Многие початки и погосты были просто притоны разбойников, державшихся здесь въявь, на зло земским властям, как осы в гнезде. Их усиливали и защищали эти бездомные и одинокие бурлаки-казаки, которые, не числясь ни по каким записям, слонялись из угла в угол, нигде неприписанные, никому неизвестные ни по имени, ни по званию. (В то время и во внутренней России дьяки с товарищами и писцами, ездя по селениям, записывали каждый двор с именем только хозяина, не имея никакого дела к его домочадцам, подсоседникам и захребетникам). Цари указывали украинским воеводам ловить и вешать воров и разбойников; воеводы очень усердно доносили царям о своей деятельности; в самом же деле, гроза их имела значение только на бумаге, на деле же они нередко сами трусили тех, кого преследовали. Эти сановники, или, лучше сказать, наместники их и дьяки (потому что сами воеводы большею частью жили в Москве, составляя царский двор и думу), сидя в укрепленных замках, рассеянных на больших расстояниях по украйне, смотрели поневоле сквозь пальцы на скопища необузданной, нищей и дикой вольницы, а иногда старались с ними даже ладить, как будто с законными общинами. Губные станы и губные старосты, столь важные внутри государства, здесь были очень редки и играли довольно смиренную роль. Они расправлялись за воровство и буйство с безоружными только крестьянами; но, если сыщики приводили в губной стан зверовидного бобыля, на которого свист, того и жди, налетят товарищи, — старосты просто трусили и давали ему, ненароком, средство к побегу. При всем том, во взаимных отношениях составов северского народонаселения был какой-то лад; людность Северии хранилась от крайних бед, от рассеяния и гибели, равновесием разнородных масс; религия, обычаи и вещественная сила воевод, общин, каждой законной и незаконной артели и даже каждой отдельной личности поддерживали здесь некоторый порядок. Но все это держалось вместе так шатко и ненадежно, что готово было взволноваться при первом потрясении государства и грозило ему страшными бедствиями.

При таком состоянии страны, немудрено было самозванцу иметь успех в ниспровержении здесь власти правительства. Между тем как Годунов рассчитывал, как бы овладеть опасным бродягою без шуму, посредством подкупов [74] и дружеских сношений с лукавым союзником, Сигизмундом III, соучастники Лжедмитрия рассылали, из пограничного литовского города Остра [75] , подметные письма в Северию и тайно копили сборища казаков вокруг царских крепостей. Еще самозванец не дошел до рубежа, как жители крайнего к Литве русского города, Моравска, привели к нему в стан (18 октября 1604 года) связанных воевод своих. В следующие два дня, ополчение самозванца увеличивалось, по дороге к Моравску, толпами народа, нетерпеливо ожидавшего его прихода. Эхо лесов повторяло восторженные клики: «Да здравствует московский, царь Дмитрий Иоаннович!» и самозванец, при всяком новом успехе, с умилением благодарил Бога за возвращение ему отцовского достояния. Он не притворялся: он больше всех был убежден в справедливости своих притязаний и принимал изъявление верноподданства с видом спокойным и величавым, как подобающую себе дань.

Оставя в Остре свой гарнизон и милостиво простив воеводам верность к похитителю престола, Борису, новый царь пошел к Чернигову. Здесь также все было заблаговременно приготовлено к сдаче города. Воеводы и стрельцы гарнизонные для того только оказали некоторое сопротивление посадским жителям и казакам самозванца, чтобы, в случае его неудачи, оправдаться перед царем бессилием. 26 октября, Чернигов признал государем Дмитрия. Триста стрельцов с своими воеводами увеличили его войско, а найденная в крепости казна доставила ему средства подкрепить усердие его приверженцев.

Может быть, так же поступил бы и Новгород Северский, но туда, вовремя, подоспели свежие защитники [76] из Москвы под начальством князя Никиты Трубецкого и окольничего Петра Федоровича Басманова. Последний отличался особенным усердием к царю Борису, которому обязан был своим возвышением, наперекор местничеству. Действуя, как главный начальник крепости, он употребил к её защите самые энергические меры: велел стрельцам сжечь городской посад и забрал в замок, волею и неволею, всех годных к военному делу жителей. Между тем самозванец шел от Чернигова, не встречая сопротивления ни на переправах через реки Свиницу и Снов, ни в деревнях и селах. Везде имя Дмитрия было для жителей знаком к свержению прежних властей и к безнаказанному своевольству. Ополчение его увеличивалось, подобно катящейся вперед снежной глыбе, так что, вступив в Россию менее нежели с 4,000 воинов, он у Новгорода Северского имел под своими знаменами уже 15,000.

Как, однакож, ни велико было превосходство этой силы против 600 стрельцов, пришедших туда с Басмановым, да нескольких сотен старого гарнизона и посадских людей, но один взгляд на крепость Новгород-Северскую мог убедить всякого, что взять ее приступом трудно. Крепость эта расположена была на высокой горе, над самой Десною. Глубокие пропасти, образованные природою, отделяли ее от других возвышенностей гористого речного берега и, без всяких окопов и валов, служили ей надежною защитою. Басманов деятельно сторожил все входы и не допускал никому из посадских людей сноситься с приверженцами противной стороны. Переметчики, обыкновенно предшествовавшие походу Отрепьева, возвращались оттуда без всяких известий, или попадались в руки воеводских стрельцов.