— Вы были почти во всех странах, можно вам позавидовать, — сказала Сумиэ. Она села за письменный стол отца, рассеянно перелистывая томик стихов Сасаки Нобуцуна.

Он зажег трубку, пустил перед собой кольца дыма и, всматриваясь через них, как сквозь густую вуаль, в склоненное над столом серьезное лицо девушки, сказал добродушно:

— Вы правы, о Суми-сан: хорошего на земле много. Говорят, что один из ваших поэтов, Иоси Исану, уходя навсегда от своей возлюбленной, которой он отдал всю молодость, воскликнул с горьким восторгом:

— Вы знаете наши танка? — удивилась и в то же время обрадовалась Сумиэ.

— К сожалению, только со слов других. В нашем издательстве есть один старичок, поклонник древней поэзии. На днях он пытался пересказать мне свои любимые стихотворения по-английски, так как по-русски он не говорит вовсе, а я слаб в японском. И, представьте себе, сговорились. Он убедил меня, что мы, европейцы, настолько привыкли к точным понятиям, пространным речам, что разучились чувствовать красоту недоговоренности.

Сумиэ встала и отодвинула кресло в конец стола, к книжному шкафу: лучи высокого солнца били ей прямо в лицо, мешая смотреть на Собеседника.

— Это можно сказать и о современных японцах, — ответила она, помолчав. — Древние наши поэты писали стихи красивее и искреннее, чем теперь. Почти каждый японец мог, в случае надобности, сочинить свою танка. Девушка мечтала о милом — слагалась танка. Воин шел умирать — и писал на стене храма танка. Прохожий шел по берегу моря, й звуки волн морских вызывали в его сердце танка… Для них это были не только слова, это были отзвуки жизни, и в этом была их сила.

Сумиэ порылась в книжном шкафу и вынула большой том «Маннё-Сю» — поэтический сборник восьмого века, в котором насчитывалось до четырех тысяч стихотворений. Она перелистала страницы, ища одну из своих любимых танка, чтобы перевести ее Ярцеву, но в этот момент в кабинет вошли Таками и Онэ. Профессор выглядел грустным и утомленным. Онэ, напротив, казался оживленнее, чем всегда: бледное его лицо горело свежей краской волнения, голос звучал громче и тверже обычного, высокая сутуловатая фигура держалась прямее.

— Где есть господин директор? — спросил он по-русски Ярцева, приветствуя его и девушку дружелюбным поклоном.

— Уехал куда-то по делу, — ответил Ярцев.

— Досадно, — сказал профессор. — Сотрудники журнала «Тоицу» хотели бы выяснить взаимоотношения редакции с издательством. Если директор будет настаивать на своем праве вето, сотрудники редакции уйдут из «Общества изучения Запада» в полном составе. Это наше единодушное решение.

— Мы работаем не в издательстве, а в редакции журнала, — подтвердил Онэ, переходя на английский язык, на котором он говорил свободнее, чем по-русски.

Он подошел к окну и, наблюдая за стремительным потоком автомобилей, трамваев и велосипедов, нетерпеливо добавил:

— Может быть, господин директор скоро вернется? Нам крайне важно решить этот вопрос сегодня.

— Едва ли, — ответил Ярцев, пододвигая профессору кресло и предлагая обоим закурить. — Последнее время Имада-сан возвращается очень поздно. О-Суми-сан подтвердит вам это.

Девушка, продолжая перелистывать сборник, спокойно сказала:

— По-моему, папа-сан ездит в «Кин-рю-кай» тоже по поводу журнала. Его, кажется, хочет взять в свои руки барон Окура.

Профессор и Онэ с удивлением и тревогой посмотрели на Сумиэ, как будто не веря своему слуху.

— Что-о?… В «Кин-рю-кай»?…

— Вы не ошиблись?

Сумиэ по-прежнему хладнокровно подтвердила:

— О нет. Совершенно случайно я слышала их разговор. Барон Окура хочет сам назначить редактора.

Профессор Таками опустил глаза к полу. Он сидел теперь с омраченным и словно потухшим взглядом, подперев тяжелую свою голову обеими руками, и молча курил. Онэ нервно сжал пальцы в кулак. Румянец на его впалых щеках снова сменился бледностью.

— Вот как!.. Дело, оказывается, не только в моей статье против Каяхары. Они хотят захватить весь журнал.

Он снова круто повернулся к окну, точно отыскивая невидимого противника.

По улицам двигались сотни людей. Шум деревянных гета и резкое гудение трамвайных и автомобильных рожков проникали сквозь стены и окна домов, как сквозь бумагу. С залива дул влажный ветер. Из раскрытого окна соседнего дома донеслись звуки цитры и тихая мелодия короткой японской песни: