В меланхоличном взгляде его вдруг промелькнуло что-то подлинно скорбное. Казалось, что он действительно глубоко страдает.

«Или мерзавец, или дурак», — подумал Ярцев, приглядываясь к собеседнику, но вслух сказал:

— К какому богу и по какому закону попасть на тот свет!.. По корану там, говорят, совсем хорошо: всякие тебе девицы голые ходят, райские плоды предлагают, ну и все прочее… Благодать!.. Мне вот на земле тоже в любви не везет, надеюсь уж на том свете досыта отыграться.

Буканов обиженно замолчал.

Ярцев вспомнил, что Сумиэ хотела сегодня вечером прийти к Эрне и он обещал быть там же; посмотрел на часы и неторопливо оделся.

К остановке автобуса подошел в тот момент, когда машина уже отходила; быстро вскочил на подножку и, оглянувшись на отставшего музыканта, удовлетворенно захлопнул дверку.

Пока огорченный виолончелист ждал очередного автобуса и ехал до парка Хибиа, на его квартире разыгрывались неожиданные события.

Писатель Завьялов, редковолосый, понурый, но еще крепкий мужчина лет пятидесяти двух, сидел в общей комнате у стола, наполовину заставленного пустыми пивными бутылками и объедками сухой рыбы, и торопливо дописывал свой сатирический роман, собираясь перевести его на японский язык и предложить в одну из столичных газет как злободневный антисоветский памфлет. В смежной комнате, отделенной фанерной перегородкой, купец Окороков — мрачный сивобородый старик колоссального телосложения — заучивал вслух английские фразы. Последние годы, отчаявшись в своих мертвых надеждах на восстановление российской империи, старик с упорством маньяка изучал по грязному засаленному самоучителю Туссенa английский язык, мечтая переехать из Японии в Австралию и завести там молочную ферму.

Комиссионер Строев только что возвратился от своего старого друга полковника Кротова, служившего в японской охранке. У полковника было собрание белогвардейцев, мечтавших как можно скорее спровоцировать войну между Японией и Советским Союзом. Строеву предложили принять участие в вербовке бывших русских военных для диверсионных отрядов Маньчжоу-Го. Комиссионер ответил уклончиво. Правда, в воздухе пахло деньгами, но еще больше смертью, а этого запаха после отчаянного бегства полузамерзших отрядов Каппеля через тайгу и сопки Сибири Строев не переносил органически.

В Токио он чувствовал себя не плохо, занимаясь по мелочам аферами, называя себя комиссионером, но, в сущности, являясь одним из тех соси, которые множатся в Японии за последнее десятилетие, как ядовитые грибы, — они пронюхивают скандальные истории из биографий депутатов, запугивают избирателей, выкрадывают секретные документы, шантажируя, устраивая скандалы, а за крупную сумму денег не останавливаясь даже и перед убийствами.

У этих полулегальных бандитов, называющих себя сверхпатриотами, существуют большие и маленькие начальники, бандитские свои даймио и сьогуны; но в рядах белого русского самурайства Строев был только мелким рядовым соси. Он слишком втянулся в беспечную легкую жизнь, слишком привык к вину и ласкам хорошеньких проституток из Иосивары, чтобы иметь серьезную охоту ехать в Маньчжоу-Го и подставлять свою голову под пули красноармейцев.

Несмотря на опустошенную с утра батарею пивных бутылок, к вечеру, от всех этих мыслей о прошлом, Строеву сделалось опять грустно; потянуло развлечься в Иосивару, попить согретой рисовой водки, похохотать и позабавиться с девушками.

Строев подошел к столу, выпил через горлышко из бутылки остатки пива и сел на деревянный поднос.

— Все еще пишете свой гениальный роман? — спросил он с мрачной иронией.

Завьялов положил перо на тетрадь и со вздохом расправил спину.

— Темно. Невозможно писать.

— Зажгите свет, — посоветовал с прежней усмешкой Строев.

Писатель встал и мечтательно прошелся по комнате.

— Рано, испортишь сумерки, — ответил он задушевно. — В сумерки так хорошо фантазировать, творить образы.

Строев внезапно и лихо подбросил пустую бутылку под потолок и на лету подхватил ее.

— Плюньте, мой дорогой, — поморщился он пренебрежительно. — Уэллсом не будете, а простых смертных в Японии не печатают. Поедемте лучше к гейшам.

Завьялов, не ответив ни слова, подошел к стене и щелкнул выключателем.

— Что, не хотите? — поднял высоко брови Строев. — Дайте тогда взаймы двадцать иен.

Писатель взглянул на него с презрительным сожалением.

— Грубые страсти мне чужды, а денег у меня нет, — сказал он с величием олимпийца.

Строев встал и, подойдя к комнате Окорокова, негромко свистнул.

— Никанор Силыч, у тебя денег прорва. Двадцать иен дашь?

— Нэвер!.. Не дам, — не поднимая от самоучителя глаз, ответил решительно купец.

— Я отдам завтра.

— Не ври. Не мешай заниматься.

Строев понуро вернулся к столу.

— Буканов куда-то запропастился. Может быть, тот даст, — пробормотал он с надеждой.

— Не даст. Вы ему и так задолжали, а он скоро женится.

Комиссионер весело ухмыльнулся и принялся выбивать на зубах ногтем марш.

Завьялов, оторвавшись от своего памфлета, покачал головой.

— Легкомысленный вы человек, Петр Евгеньевич. В ваши годы я уже написал два рассказа, три повести, издал томик стихов. Удовлетворяет людей только творчество. Глубины человека ни властью, ни богатством, ни славой, ни даже любовью заполнить нельзя.