Зрачки жены начинают двигаться под веками. На часах четыре ночи. Беру в руки револьвер. Пора!

Ж И В Ё М

В 20-м веке действие многих

фильмов о будущем разворачивалось

именно на свалках.

Дед Вован.

– Сидишь, Ген?

Прямо надо мной слышится знакомый голос. И тут же с ним возникает простая мысль: "Люди разные, как и их голоса. Можно, не открывая глаз, на слух догадаться кто рядом - дед Вован".

Мысли не ходят поодиночке. По крайней мере, у меня. Одна тут же тянет за собой другую: "Голос - сугубо индивидуальное, как отпечатки пальцев. Или нет? Говорят, голос можно подделать. А человека?.."

– Ждёшь? Это хорошо.

Всё тот же голос рвёт логично выстраиваемую цепочку. Мысли обиженно улетучиваются, оставляя после себя послевкусие застарелой тоски.

– Двинься-ка.

Пододвигаюсь. Дед Вован усаживается на лавочку рядом со мной. Это мой сосед через дом. Мы с ним не то чтобы дружим, так, болтаем иногда. Я подозреваю, что дед Вован ещё не старый. Меня не обманывают его морщины, выцветшие глаза и неопрятная щетина. Вовану до маразмов далеко. Он ещё энергичен, недавно разогнал свою прежнюю сожительницу, изводившую скандалами всю округу, и пустил в свой дом другую. А что лицо морщинистое? Так ежедневное пьянство никого пока не омолодило. И ещё, благодаря всё тому же соседу, я знаю о побочном эффекте алкоголизма - неуёмном желании высказаться. Слава богу, что дед Вован не бестолков, как большинство его собратьев по болезни, с ним интересно. Кажется, это он утверждал, что алкоголизм может передаваться по наследству, то есть на генном уровне. Это нас роднит.

– Ну, как?
– интересуется Вован, оглядываясь на окно за спиной, из которого доносится крики роженицы.

Пожимаю плечами.

– Михалыч не сильно того?
– дед Вован характерно щёлкает себя по горлу.

– Даже не шатается, - озвучиваю нынешнее состояние доктора.

Вован радуется:

– Тогда всё пучком будет. Сам же знаешь, у Михалыча руки золотые.

Михалыч у нас доктор: терапевт, хирург, стоматолог, дерматолог и прочая, прочая, прочая, всё в одном лице. Он тоже алкоголик, как и Вован, но других докторов у нас нет. Мы сидим на лавочке у его амбулатории, в которой сейчас рожает моя жена.

Наверное, это звучит дико, но и у нас имеется своя амбулатория на две койки. У нас ... на свалке! Прикинуть, уж лет пять, как городская помойка стала мне домом, да и не только мне. Нас, лишних людей Большого Мира, сломленных неудачников, алкоголиков или таких как я, здесь тысячи, а может и десятки тысяч. Полигоны Твёрдых Бытовых Отходов, сиречь (как сказал бы дед Вован) помойки к середине 21 века стали гораздо больше, чем те, что были в 20-м, наверное, раз в сто и занимали собой огромные площади. Иначе и быть не могло. Ежедневно мегаполисы изрыгали тысячи тонн мусора, справиться с которым никакие перерабатывающие комбинаты не в состоянии.

– Мусор - это бич, головная боль любой цивилизации, - назидательно вещал всё тот же дед Вован, - И чем больше развита цивилизация, тем серьёзней эта проблема. Никакой экономики не хватит одолеть её. Следовательно, означенное вселяет надежду - пока существует цивилизация, будут и помойки. Ну, а с ними будем живы и мы. И я больше скажу. Здесь у нас, на свалке образовалось идеальное общество, можно сказать мечта всех утопистов - настоящий коммунизм, - на этих словах дед Вован всегда торжественно улыбался и начинал доказывать своё утверждение, - Во-первых, у нас нет денег. Во-вторых, у нас работают почти все. Заметь, работают, а не служат-обслуживают-руководят как в Большом Мире, работают по-настоящему, ручками. А что это значит?

Когда слышишь эту сентенцию в десятый раз на вопрос можно уже не отвечать, достаточно пожать плечами, потому что местному философу важно самому закончить мысль.

– Физическим трудом при любом строе заняты, в основном, честные и порядочные члены общества. Те, кто похитрее, поизворотливее, стремятся увильнуть от него. И получается, если у нас работают большинство, то именно здесь, на помойке, идеальное общество гораздо здоровее, чем там, за стеной, в Большом Мире. Вот парадокс!

Я не знаю, коммунизм у нас или первобытный строй, но денег у нас и на самом деле нет. Мы работаем за "палочки", сортируем мусор и сдаём Большому Миру макулатуру, пластик, метал и стекло. Взамен получаем дефицит - табак и спиртное. Остального у нас самих навалом. Но можно на свои трудодни заказывать и другое. Мы с женой наш домик с крохотной кухней поострили за эти самые "палочки". Можно было, как делают многие, слепить себе жилище из досок и щитов, но мы с женой захотели себе цивильное. Мы с ней не хотели заводить ребёнка, пока не будет своего, нормального крова.

– Малыш должен прийти в свой родной дом, - повторяла жена.

Мы не одни такие. У нас есть целый квартал похожих домиков.

Ну, вот, дом у нас есть, а жена сейчас рожает. И если бог есть, то слава ему, что наш доктор пока не напился в хлам и принимает роды.

Крики жены за окном то затихают, то возобновляются. Встаю, переминаюсь, опять сажусь.

– Волнуешься, Ген?
– спрашивает дед Вован.

Киваю в ответ.

– Может, выпьешь?
– сосед показывает горлышко бутылки, торчащее из кармана.

Отрицательно мотаю головой. Я вообще мало пью. Не нравится мне.

– А я приму маленько, за удачу, - сообщает Вован и прикладывается к бутылке.

Крякнув, он утирает губы и продолжает ободрять меня:

– Ты не трясись. Михалыч на ногах, Генка твоя - баба здоровая. Всё хорошо будет, Ген.

Так и хочется крикнуть ему: "Да не Генка я!" Мама с папой Вадиком меня нарекли. И жена моя тоже не Генка. Но здесь так принято нас называть. Мы, и я, и жена, и сотни подобных нам - транс генные люди, мутанты. Ещё в начале 21 века учёные экспериментировали с фруктами-овощами, вводя в них гены животных. Мы, здешние Гены - потомки тех, кто ел эту модифицированную пищу. У меня, например, четыре уха, а у моей жены кожа зеленоватая, чешуйчатая. Нам это нисколько не мешает, а вот Большому Миру мы не ко двору, портим не только вид, но и наследственность человечества. Таким как мы в Большом Мире места нет. Нам ещё повезло, что мы оказались на свалке. Шептались, что ТАМ существуют специальные отряды по зачистке мутантов.