– Это как-то грубо, Даня. Мы взяток не берем. Это подношение.
– Елейный голос, прямо святой.

– Я думал, у вас несметные сокровища. Для чего вам подношения?

– Как, Даня. Ты пойми меня, у меня ни одного алтаря, ничего нет в этом мире. Бедствую я. Еле еле концы с концами свожу. Я ведь вот, в госпитале кастеляном работаю, не хватает зарплаты. Санитаром подрабатываю. В хирургическом отделении этого госпиталя, вон его корпуса. Грошик к грошику собираю, в кошелек складываю. Во истину, бедствую. Вон видишь бараки. В них и живу. Комнотенка у меня там. Я эти три барака зову три поганки. В средней я живу, на первом этаже. До работы мне тут рядом. Как-нибудь дохромаю.
– Роман посмеивался. Он смеялся не столько над Даней или людьми, он смеялся над собой. Он жил, как обычный мальчишка, вырос в детском доме. И не подозревал, что является воплощением Древнего. Роман мог бы прожить свою жизнь и без всех этих заморочек с "древностью". В нем не было зла и жажды власти.

– Точно, ты же хромой. Если ты бог, то почему на костыле?
– Вот сейчас все выяснится.

– Положено так, Даня. Это вы думаете, что смерть - девка с косой. Бегает и косит. А видишь, это мужик с костылем. Костыль - это атрибут. Если что, я и накостыляю. Вот судьба у меня такая. Все по совместительству работать. Как кастелян выдаю простынки. Халаты. Как санитар, кому водички подать, кому судно. А в своей высшей должности я еще за жизнь отвечаю. Как в мире устроено, жизни нет без смерти, а смерти нет без жизни. Вот и приходится за то и другое отвечать.
– Прямо сирота Казанская. Жалко-то как. Даня и не подозревал, что в чем-то прав. Роман не знал о своем происхождении, воспитывался в детском доме на Земле. Были тому причины.

– Стало быть, за то и другое отвечаешь? Так на работе и горишь?

– А как без этого.
– Благостный, почти монашеский голос.

– Рома, ты говоришь, бедствуешь. А давай, я какой камень установлю. Будет тебе алтарь. Я стану туда взятки... ну, подношения приносить.
– В самом деле, жалко парня.

– Не хорошо, Даня. Я что, должен ковылять туда за подношением?
– Роман указал на костыль.

– Да. Не получается. Я тебе вместо молитвы песенку бы спел.

– И какую?

– Ковыляй потихонечку, а меня ты забудь. Заживут твои ноженьки, проживешь как-нибудь.

– Ты хочешь, что б смерть мимо прошла?
– Роман посмеивается.

– Роман, это вполне естественно. Кто ж хочет без подготовки на тот свет. Без отпущения грехов.
– Даня лукавит, для себя прощения не видит.

– Я понимаю. Не браню тебя. Ты мне даже нравишься. Очень нравишься. Я и думаю, может, потом ты снова пригодишься. Не стоит выбрасывать иголку. Иглой не только шить. Ты даже со мной, со смертью шутишь, будто давно меня знаешь.

– А что, Рома, мне кажется, я давно тебя знаю. Встречал тебя. Там, на Тортуге, во время боя.

– Ладно, будем считать, не пробил твой час.
– Ромка широко улыбается.

– Рома, а я узнаю, ты заранее... ну, если не ты, то твои посланцы за мной придут? Что бы упорядочить свои земные дела.

– Узнаешь, Даня. Успеешь упорядочить. Еще не скоро. Успеешь закончить свои земные и неземные дела.

– А что, у меня и не земные будут дела?
– Это интересно.

– Будут. Всему свое время. Срок. Терпение. Как говорят, будет тебе белка, будет и свисток.

– Что ж, хоть надежда есть. Во, Рома, мой троллейбус. Я поехал.

– Ты сиди. Сиди, Даня.
– Роман положил руку на плечо Даньке.
– Не твой это троллейбус. Не твой.

– Я столько ждал. А сейчас упущу?
– Сиди тут с богами, а троллейбус мимо.

– Погоди. Куда спешить. Ты успеешь.
– Хитро улыбается Роман.

Троллейбус стоит, распахнув двери, а Данька сидит, не двигается. Троллейбус со скрежетом, недовольно, словно чего-то недополучил, захлопнул двери и поехал. Пробуксовал, трогаясь с остановки. Встал на перекрестке, дождался зеленого света и покатил дальше. На перекресток выскочил КАМаз, врезался в бок троллейбуса, да так, что зазвенело разбитое стекло. Троллейбус отбросило.

– Вот видишь, - сказал Роман, - не твой это троллейбус. Рано. Сам подумай, сел бы ты сейчас в него, поехал. Присел бы у окошечка. Стал билет покупать у кондуктора. Только кондуктор то же не твой. Ты и билет не успел бы купить, в Валгаллу. И подумать бы не успел. Погоди, сейчас маршрутка подойдет, ты и поедешь.

– Ты, Роман, и это знал?

– Я говорю, без меня тут ничего не происходит. Когда я начал сшивать миры, то мир тебя не принял. Вот ты чуть и с мачты не сорвался. В первом бою тебя шпагой ранили. Но ты успел отбить удар. И он не стал смертельным. Не мог же я допустить такое самоуправство. А шальная пуля, тут пришлось чуть-чуть корабль ваш качнуть. Пуля угодила в тебя. Но оказалась не смертельной. В своем мире, он то же не хотел тебя принимать. Помнишь, ты пошел в магазин, тот с крыльцом, задумался, замечтался. Это я тебя окликнул, а так бы ты в канализационный люк упал. Дорогу переходил, ты замешкался, пришлось тебя пинком подогнать.

– Так это все ты, Рома?
– Вот это дела.

– А кто еще?! Я твою судьбу подправил. У меня же дело было. Вселенные надо было сшить.

– Ясно. Вот оно как. Вот какие вы Олимпийцы, Рома, а что вы там, на Олимпе, пьете? Амброзию?

– Какую амброзию! Я сказал, Даня, бедствую я. Грошики коплю. Собираю. Я вот кофе побаловаться, в экономпакете беру. Грешен, еще шоколадные конфеты люблю. Иногда себе позволяю. Ты, к стати, зайди в гости. Хирургическое отделение. Чаем угощу.

– А кофе угостишь?
– Данька подмигнул Древнему Богу.