Рука Питера перебирала мои волосы. Я прижималась щекой к его теплой груди.

— Я выйду за тебя, — сообщила я. — Если ты меня еще хочешь.

— Разве это не очевидно? — усмехнулся Питер.

Я переплела свои ноги с его ногами.

— Только никакой вечеринки. Не хочу шумихи.

— Никакой шумихи, — заверил он.

Я сонно поцеловала его.

— И никакого свадебного платья. Напрасная трата денег. Выкинуть две тысячи долларов на одноразовый наряд!

— Никакого платья, — согласился Питер.

— Цветы понесет Джой. — Я закрыла глаза, представляя эту сцену. — А кольца, может быть, Нифкин?

— Как угодно.

Я почувствовала щекой, что Питер улыбается.

— Никакой вечеринки. Никакого платья. Кольца понесет Промежность. Превосходно! — веселился он.

— Не называй его Промежностью.

— Это то же самое, что и Нифкин.

Что ж, тут он действительно был прав.

— Да, и никаких моих снимков в газетах.

— А это еще почему? — удивился Питер.

Я покачала головой. Эту сцену я вставила в книгу из собственной жизни. Однажды отец застал меня в столовой. Я изучала свадебные объявления, рассматривала снимки. Отец сощурился на невест, словно ни одной невесты в жизни не видел. А может, и правда не видел. «Только рыбу заворачивать» — это было самой лестной его характеристикой нашей местной газеты. Он оставался верен «Таймс».

— Что тебя так заинтересовало? — спросил он.

Я поведала о конкурсе «Невеста курам на смех».

— Представляешь? — возмущалась я. — Как можно быть такими злыми?

Отец смотрел на меня. Лицо его раскраснелось; в руках он держал стакан скотча.

— Ты из-за невесты переживаешь? — Отец говорил медленно. Его язык чуть заплетался, но я все равно разбирала каждое слово. — Или боишься оказаться на ее месте?

— Ларри! — вмешалась мать.

Она стояла у раковины и мыла посуду, оставшуюся после ужина. Ее голос, дрожащий и тонкий, все же заглушил плеск воды.

— Ларри, не надо.

В постели с Питером я глубоко вздохнула и отогнала воспоминание.

— Это долгая история, — сказала я. — Можешь прочесть ее в моей книге.

Я зевнула и прижалась к Питеру, разгоряченная, пресыщенная и довольная.

Со временем он ее прочел, как и весь мир. Из-за чего на меня свалилась куча неприятностей. И вот издатель просит меня снова «выйти на ринг».

Из-под дверцы кабинки показались кончики темно-синих лакированных кожаных туфель Ларисы.

— Кэнни, у тебя все нормально? — раздался ее голос.

— Да, — откликнулась я.

Туфли не сдвинулись с места.

— Прости, — продолжала Лариса. — Я должна была догадаться, к чему она клонит. Но когда я звонила Пэтси, она все скрыла, намекнув лишь, что готовит тебе сюрприз.

— Что ж, он ей удался, — беззаботно ответила я, вставая. — Проблема в том, что мне очень нравится то, чем я занимаюсь. Мне нравится Лайла Пауэр. Нравится писать под псевдонимом. Я счастлива.

— Но ты подумаешь над предложением Пэтси?

В голосе Ларисы звучала надежда. Я открыла дверцу кабинки и подошла к раковине.

— Конечно.

Я знала, что обманываю. Но решила, что это ложь во спасение. Лариса хотела услышать именно это. Она скажет Пэтси то, что хочет услышать Пэтси. А я вернусь в Филадельфию планировать бат-мицву дочери, вязать очередной свитер и не выключать автоответчик, пока не минует тринадцатилетие Джой.

Лариса просияла.

— Ты серьезно? Не представляешь, насколько все будут в восторге. Если у тебя есть идея… если ты напишешь план или хотя бы абзац…

Я невольно удивилась.

— Ты сумеешь продать абзац?

— В твоем случае — даже одно предложение. Даже простую отрыжку.

Я смолчала, чтобы она, не дай бог, не прицепилась к какому-нибудь слову.

— Пойдем, — Лариса взяла меня под руку. Ее следующую фразу данный женский туалет, несомненно, слышал впервые: — Давай отошлем салаты и закажем десерт.

12

— Самое главное правило моды, — наставляла меня тетя Элль, увлекая в двери «Бергдорф Гудман», — это «познай себя».

— Познай себя, — повторила я.

Может, записывать?

— Ты «груша» или «песочные часы»? Или у тебя короткая талия, широкие плечи. А может, хорошие ноги, узкие ступни. Надо выяснить все, что делает тебя тобой, и наилучшим образом это использовать.

— Я… э-э-э…

Вряд ли она обрадуется, если я отвечу, что искренне стыжусь матери и подлинной истории своего рождения. Но что еще делает меня мной?

— Мне нравятся мои волосы, — наконец нашлась я.

Хотя это становится правдой только после часа в ванной.