Михайловский так же, как до этого мальчик, запрокинул голову и расхохотался.

– Америку погубило не землетрясение, а стандартное мышление. Стандарты, стереотипы, схемы. Ребенок появлялся на свет, и у него вынимали душу, а взамен вставляли примитивный стереотип, разработанный специалистами, отобранными, в свою очередь, по стандартным тестам. Порочный круг усреднения. Народ превратился в скопление среднестатистических реагентов на раздражители. Страна духовно умерла и не заметила этого. Землетрясение только довершило смерть, сделала ее зримой.

Михайловский вспомнил, что говорит это все семилетнему мальчику, хотя и гению, и прервал себя.

– Прости, я забыл, что тебе это должно быть непонятно.

– Нет, я понял. Папа говорил то же самое.

– Папа Римский?

– Нет, мой папа.

– А что еще говорил твой папа?

– Он говорил: "Себастьян, ты..."

– Значит, тебя зовут Себастьян?

– Да. Мальчик удивленно посмотрел на него.

Михайловский задрожал от волнения.

– Себастьян, вспомни еще что-нибудь. Как звали твоего отца? Кем он был?

Маленький скрипач заговорил.

Слушая, Михайловский подошел к окну, рассеянно посмотрел вверх и застыл, пораженный: в небесах невидимый гений с дерзостью младенца разбросал по облакам огневые мазки, творя вечернюю зарю.

Ну что это такое? Что за нескончаемое наваждение? Расколотый, гибнущий, тысячами уст проклинаемый мир, и на тебе - заиграет красками темнеющее небо или океан дохнет соленой, терпкой свежестью, или женщина обожжет неслучайным взглядом, - и он уже вновь дрожит от восхищения перед жизнью. Весь наполняется ощущением причастности, посвященности в ее тайну, в великий, заповедный смысл всего сущего...

Внезапная тишина, наступившая в комнате, заставила его очнуться.

– В чем дело? Почему ты замолчал?

– Вы не слушаете. Они тоже никогда не слушали. Только делали вид, но я видел, что им неинтересно. Им никогда не было интересно, что я говорю.

– О ком ты? Кто это - они?

– Все. Мама, папа, Тина...

В голосе Себастьяна прозвучала такая острая, такая живая детская обида, что стало ясно: мальчишка не осознает, что все его близкие погибли.

Михайловский присел на постель, обнял мальчика за плечи, прижал к себе стриженую ежиком темную головку.

– Говори, Себастьян. Мне интересно. Мне очень интересно. Интересней этого я в жизни ничего не слышал.

ЕРЕВАН, 1998 г.