Когда я вышла к нему сказать, что никуда не иду, мне аж обидно стало, что мать меня не пустила. До сих пор помню: на нем была голубая рубашка в тон его глазам, синие джинсы, светлые волнистые волосы, не короткие и не длинные, аккуратно уложены, - ну просто, красавчик. Но когда я сказала, что не смогу с ним пойти, глаза его побелели, губы скривились в презрительной ухмылке... Нет. Не он...

Потом был Леонид. Л-е-нчик! Неплохой парень. Какие он мне стихи читал! Каким был романтичным и заботливым! На руках носил! А целовался... Мне тогда нравилось, я с ним даже в первый же день знакомства целовалась. Если с сегодняшней "горки" посмотреть, по темпераменту он мне подходил: страстный, горячий, но в то же время, нежный, ласковый. Не слишком умен, но не заносчив, и довольно практичен. Вот только - мальчишка еще совсем, я и тогда это понимала. Нам по восемнадцать было, но я чувствовала себя с ним более старшей, ...а все же поддалась на уговоры, на обещание жениться... Точнее, он мне сделал предложение, все как положено, невестой меня называл, но свадьбу мы решили отложить до его возвращения из армии, а вот супружеские отношения не отложили... Да и тут сначала было все замечательно: он выглядел таким счастливым, "на крыльях летал". Но месяца через три вдруг переменился: стал со мной более холоден, на руках уже не носил, при выходе из трамвая забывал руку подать, при чужих вел себя так, будто я его собственность. А со мной разве можно так обращаться? Конечно, я обиделась и даже оскорбилась. Хотя и поняла, чем была вызвана столь разительная перемена в его поведении со мной. Мы наши отношения не афишировали, но видно он с кем-то поделился. Да не с кем-то, а я точно знаю с кем - со своим старшим братом, с которым у меня были натянутые отношения с первой же встречи: тот сказал какую-то сальность в мой адрес, а я его осадила. Видно братец посмеялся над его влюбленностью, над его восторженностью и поучил его "жизни": как надо обращаться с женщиной, которая уже стала твоей, мол, все равно уже никуда не денется, нечего перед ней "вытанцовывать". А мой дурак послушался. Конечно, я пыталась с ним поговорить, но натолкнулась на совершенно мальчишеское упрямство и даже хамство. Что мне его воспитывать что ли? Возможно, со временем он и понял свою глупость, но было уже поздно: я оскорблений не прощаю. Поплакала, погоревала и выбросила его из своего сердца.

Так неужели он? Нет, конечно. Ничего у меня даже не екнуло при воспоминании о нем.

Зато как щемит сердце, стоит мне вспомнить Альгиса! Все двадцать пять лет! Ах! Альгис, Альгис... Единственный мужчина, о котором я могу вспомнить с сожалением...

Так, я же решила вспомнить сегодня всех и только факты. Какие же у нас с ним были "факты"?

Альгис Лицис. Латыш по отцу, с которым его мать развелась очень давно, ни слова не знал по-латышски, но с настоящей прибалтийской внещностью: очень высокий, крепкий, спортивный, с очень светлыми волосами, ресницами, бровями (но альбиносом он не казался, так как кожа его имела оттенок не красноватый, а смуглый, загорелый, поэтому казалось, что волосы просто выгорели на солнышке), с небесными голубыми глазами, с прямым чуть длинноватым носом, с твердым, без единой извилины ртом и одинаковыми, не слишком узкими, но и не полными, губами. Даже когда он улыбался, уголки губ его всего чуть-чуть приподнимались. Но зато как улыбались глаза!.. При первой нашей встрече я его совсем не разглядела, во всяком случае, глаз уж точно не видела.

Я была тогда на третьем курсе института. После Леонида мне все парни казались лицемерами, их комплименты меня раздражали, а открытые заигрывания просто приводили в бешенство, потому у себя на факультете я приобрела славу "мужененавистницы" и "недотроги". Даже девчонки перестали разговаривать со мной о парнях, которых я просто высмеивала, "разоблачала", "выводила на чистую воду", как я думала.

И вот как-то осенью, когда листья с деревьев уже почти облетели, но еще стояли последние теплые денечки, я вышла с занятий и поспешила, как и все, к трамваю. Трамвай был уже полон, и мне не захотелось висеть на подножке, тычась лицом в чужие спины, и я остановилась перед дверью с намереньем дождаться следующего трамвая. Но не успела я отойти в сторону, как кто-то подхватил меня сзади за талию, поставил на вторую ступеньку, а сам остался на нижней. Двери закрылись, и я оказалась, все-таки уткнувшейся в спину впередистоящего парня. Как я не люблю эту трамвайную толчею! Я попыталась отклонить голову назад, а руками отодвинуть спину перед собой, но не тут-то было: голова моя уперлась затылком в грудь запихнувшего меня нахала, стоящего сзади, а передний не только не поддавался моим усилиям продвинуть его, но даже наоборот, еще больше навалился на меня. И тут стоящий сзади "нахал" протянул вокруг меня руки и как-то без особых усилий отодвинул ненавистную спину от моего лица. Я, было, хотела возмутиться бесцеремонным объятьям "нахала", но он меня совсем не обнимал и даже почти ко мне не прикасался, если не считать толчков трамвая, когда пассажиры волей-неволей дружно наклонялись в ту или иную сторону. Мне даже стало свободно, потому что его "железные руки" выдерживали мощный пресс нескольких впередистоящих тел при поворотах трамвая, не позволяя им приближаться к моему лицу ни на сантиметр. Так мы проехали три остановки. Никто не выходил из нашей двери, потому двери даже не открывались. На четвертой остановке он бережно, опять же за талию, спустил меня на землю, чтоб выпустить пассажиров, а потом поддержал за локоть, когда я снова заходила в трамвай. Он снова стоял позади меня, хотя стало свободнее, и мы поднялись в салон трамвая. Все это время я ни разу не оглянулась на него, не посмотрела ему в лицо. Я только спиной чувствовала энергетику его мощного тела, а когда мы стояли на ступеньках, правый висок согревало его горячее дыхание, даже стоя на ступеньку ниже, а в трамвае они не маленькие, он был выше меня. Я никого и ничего не видела вокруг, я так была заворожена его близостью, что только ждала очередного толчка или поворота трамвая, чтобы нечаянно задеть его, тогда бы я могла повернуться к нему, чтоб извиниться. Но он так владел своим телом, что, как не трясло трамвай, как не швыряло на поворотах, я ни разу его не коснулась. Возможность оглянуться и посмотреть на него у меня появилась лишь тогда, когда он наклонился к моей щеке, тихо сказал "до свидания" и вышел на одну остановку раньше меня. Я увидела только его профиль и поймала быстрый взгляд через стекло уже тронувшегося трамвая.

Как ясно я все это помню! И в то же время я помню детали его лица, которые я разглядела гораздо позже, но ясного портрета его не вижу. Конечно, если бы я сейчас увидела его таким, каким я его помню, я бы его узнала. Но прошло двадцать пять лет, он изменился, и вот так, по деталям того времени, узнать его сейчас невозможно. Вот только, если его глаза не изменились, если бы он посмотрел на меня так, как умел смотреть только он: сверху вниз, чуть наклонив голову, но так, будто я не внизу, а над ним, на пьедестале, а он, мой преданный страстно влюбленный рыцарь, стоит передо мной, склонив в благоговении одно колено. Такая сцена была у нас с ним, когда он поставил меня на скамейку в парке, а сам склонился в поклоне, а потом поднял на меня глаза... А мимо проходили люди, которых мы совсем не замечали, и смотрели на нас, как на сумасшедших... Мы и правда тогда совершенно потеряли голову друг от друга...

Но я забегаю вперед. Мне нравится вспоминать о нем все подробности, которые всплывают в моей голове. Но по порядку...

На следующий день я пропустила три своих трамвая, надеясь снова увидеть его, но, увы... Почти неделю я думала о нем, мерзла на остановке (как назло, сильно похолодало), пропуская трамваи, но его не было. Тогда я разозлилась на себя и даже стала некоторое расстояние проходить пешком, чтоб не видеть уже эту остановку, которая так и удерживала меня, заставляя пропускать трамваи один за другим, чтоб не встречаться с однокурсницами, неустанно с насмешкой интересовавшимися: почему я не сажусь и не жду ли я кого-нибудь.

И вот, две недели спустя после нашей первой встречи, когда я прошла как обычно три остановки пешком, не смотря на мелкий холодный дождь, я поднялась в почти пустой в это время трамвай и, ни на кого не глядя, села на двойное сидение к окну. Я сидела, смотрела на струйки дождя, стекавшие по стеклу, и в очередной раз лениво поругивала себя в мыслях за то, что потащилась под дождем пешком вместо того, чтоб спокойно сесть на остановке возле института. И вдруг... я почувствовала, как кто-то сел рядом, хотя трамвай еще не останавливался, то есть новых пассажиров не было, а когда я входила, обратила внимание, что никто не стоял. Значит, кто-то ко мне пересел. Я откинула капюшон плаща и взглянула на непрошенного соседа... Это был - ОН! Он смотрел на меня небесно-голубыми сияющими глазами. И тут меня затрясло крупной нервной дрожью, я не только услышала, как застучали мои зубы, но даже увидела краем глаза, как запрыгал мой кончик носа. Сияющая улыбка исчезла из его глаз, а на месте ее появилась тревога и участие. "Вы замерзли? Вам холодно?" - спросил он тихим бархатным голосом, слегка грассируя. И не успела я опомниться и что-то вымолвить, он схватил меня обеими руками и прижал к себе. Я оказалась прижатой щекой к свитеру на его груди, так как его куртка была расстегнута. Сначала меня охватила волна возмущения его наглой выходкой, но когда щека коснулась мягкого теплого свитера, возмущение исчезло, и ему на смену пришло чувство умиротворенного блаженства, будто я прижалась к пушистому боку горячей, как печка, кошки, я даже прислушалась: не слышно ли убаюкивающего мурлыканья. Но вместо него я услышала спокойный стук его сердца и даже слегка задохнулась, втянув в себя его волшебный пьянящий запах, от которого закружилась голова, и мне самой захотелось замурлыкать. Это был, конечно, не кошачий запах, не запах пота и не запах дешевого отечественного одеколона, а запах какого-то французского парфюма, сладковатый и в то же время терпкий. Дрожь моя прошла, зато вырвался глубокий томный вздох, а глаза наполнились слезами умиления, и одна слеза уже покатилась по щеке. Тогда он слегка ослабил свои объятия и, продолжая обнимать меня левой рукой, правой ласково погладил мои волосы. Но ладонь, коснувшись моей щеки, поймала катившуюся по ней слезу. Он посмотрел на мокрый след на своей ладони и, как потом признался, даже лизнул, чтоб убедиться, что это не дождь. Затем опять крепко прижал к себе, нежно вытер с моих щек следы слез, наклонился к моему уху и шепотом спросил: "Кто посмел обидеть восхитительную королеву Марго? Неужели я?" И вот тут я так вздрогнула, что даже подпрыгнула в его руках. Я уткнулась руками ему в грудь, чтоб вырваться из его объятий, он не удерживал меня, и посмотрела ему в лицо. "Откуда он знает, как меня зовут? Откуда? Откуда? Ведь я вижу его всего лишь второй раз в жизни?.." - забилась в мозгу мысль. А он опять смотрел на меня сияющими улыбающимися глазами, в которых читался детский задор: "А я все знаю! А я все знаю о тебе!" Я смотрела на него не меньше минуты, не в силах оторваться от них, не в силах что-либо выговорить...

О боже! Как бы я сейчас хотела заглянуть в те глаза!!! Вроде ничего в них особенного, не очень-то и крупные, обыкновенные в обрамлении густых, но очень светлых, почти белых, ресниц, но в них было столько жизни, все мысли, чувства, переживания, читались в них без всяких слов. Наверно, трудно жить с такими глазами: и захочешь соврать, да глаза выдадут. Вот и тогда я прочитала в них все: радость от встречи со мной, восхищение и затаенную грусть, - а одним словом - ЛЮБОВЬ! В дальнейшем, когда я спрашивала его: любит ли он меня; он неизменно отвечал: "А ты загляни в мои глаза".

Вот так начался наш роман.

Мы проводили вместе все свободное время, которого было, к сожалению, не очень много. Альгис учился на последнем, на пятом курсе, учился хорошо, хотя к "красному диплому" не рвался. Во время наших встреч, мы чаще гуляли по городу, чем сидели дома, но не сторонились и компаний, в основном, его друзей, потому что своих я почти растеряла за время своего затворничества в раковине обиды на половину человечества. Ах, как меня распирало от гордости и самодовольства, когда я ловила на себе завистливые взгляды его однокурсниц! Ни одна из них за все пять лет совместной учебы не удостоились его внимания, хотя и неоднократно предпринимали попытки. И только я, жалкая третьекурсница, которая и у себя-то на курсе не очень-то пользовалась успехом, владела этим сокровищем, в самом настоящем смысле этого слова. Но так казалось со стороны, на самом же деле это он полностью завладел и моим сердцем, и моей душой. Странное дело, когда мы встречались, мы не строили планов и не обсуждали, что мы будем делать, куда пойдем. Он меня вел, и я шла, и, в конце-концов, оказывалось, что мы провели день или вечер так, как мне хотелось.