— А я вот что хотел вас спросить, Лидия Алексеевна, — через минуту заговорил Жмуркин, слегка повертываясь к молодой женщине, — вот о чем, извините пожалуйста за беспокойство.

— О чем?

— Вот о чем. Если, скажем так, люди хитрят по-всячески, обманывают там, или еще что, — так вот могу ли и я к ним вот с такою же точно хитростью? Как вы думаете? То есть прав ли буду я?

— Нет, — отвечала Лидия Алексеевна уверенно.

— Это почему же?

— Вот почему. Если люди хитрят, то они поступают нехорошо. Так зачем же вам в таком случае дурной пример с них брать?

Жмуркин сдержанно засмеялся.

— Я это не совсем понимаю, Лидия Алексеевна, — сказал он почтительно. — Как же это: «Если люди хитрят, то поступают нехорошо». Это-с непонятно! Для чего же они тогда хитрят, если это нехорошо? Нет, а я думаю вот как. Люди хитрят, потому что это для них весьма-с даже хорошо. И это они всем сердцем ощущают и сознают. А вот других они, действительно, стараются убедить, что это самое «хорошо» совсем не хорошо. И для того стараются убедить, чтобы у них одних эта самая привилегия осталась. Пусть, дескать, другие не хитрят, а мы очень прекрасно будем, и все пироги у них из-под носа повытаскаем. Так, дескать, нам лучше будет. Я вот как думаю, Лидия Алексеевна. Я думаю, что то, что действительно нехорошо, — того ни один дурак не сделает. Пальца, вот, себе небось никто не отрубит! Я вот как думаю, Лидия Алексеевна, — повторил Жмуркин. — Что вы на это скажете, извините за беспокойство?

Лидия Алексеевна понуро молчала.

На другой день рано утром, когда Жмуркин сидел в кабинете Загорелова, работая вместе с ним над проверкою отчета по мельнице, в дверь кабинета кто-то постучался.

— Можно войти? — послышался за дверью хриповатый и веселый голос.

— Это Быстряков, — шепнул Загорелов Жмуркину.

Они переглянулись с улыбкой.

— Пожалуйста, пожалуйста! — пригласил Загорелов вслух.

В комнату с шумом вошел Быстряков. Он весело поздоровался с Загореловым и весело буркнул Жмуркину:

— Здравствуй, монаше боляще, без пороха паляще!

Он тяжело опустился в кресло. Все его жирное и рябоватое лицо с круглой бородкой дышало самым искренним весельем.

— Деньки-то какие стоят, ух, слава тебе, Господи! — вдруг проговорил он и оглушительно расхохотался; красный и толстый шнурок его пояса запрыгал на его круглом животе. Он был в чесунчевой поддевке и красной шелковой рубахе. — Ух, слава тебе Господи! — повторил он с хохотом.

Загорелов с удовольствием глядел на него и думал:

«Вот у него теперь на сердце кошки скребут, потому что он мои заставочки уже видел, а он хохочет, точно двести тысяч выиграл. Выдержка-то какая!»

— А что это вы, соседушка, — между тем заговорил Быстряков, — что это вы за рогулечки на верешимской: дороге настроили? Пырять вы, что ли, меня ими хотите? — он рассмеялся и добавил: — Но тогда как же ко мне помолец поедет?

Он шумно повернулся в кресле, и выражение досады, впрочем едва уловимое, скользнуло по его жирному лицу.

«Ага, — подумал Загорелов, поймав это выражение, — ты со своим планом сверялся, и теперь уж наверное знаешь, что у меня в переплете сидишь!»

— А я хочу эту дорогу распахать, — совершенно спокойно сказал он, — ведь она в планах не значится, и это — мое право. Вот я и думаю ее распахать. Что же земле понапрасну лежать! Ведь земля там, — добавил он многозначительно, — много лучше ваших капустников.

— Это конечно! — Быстряков расхохотался и вдруг схватился за боковой карман. — Ну, соседушка, — проговорил он, — корячиться нам долго не из чего. Сколько получить желаете?

— Восемьсот рублей, — отвечал Загорелов спокойно.

Быстряков поспешно полез в карман с выражением самого искреннего удовольствия.

«Вот он даже и не сердится, — думал между тем Загорелов, поглядывая на жирное тело Быстрякова, в то время как тот доставал из кармана объемистый бумажник, — он не сердится, потому что будь этот господин на моем месте, он смыл бы с меня две тысячи».

— Я пошутил, — сказал Загорелов вслух, трогая локоть Быстрякова. — Вы с меня тогда сколько взяли? За капустники? Триста? Так вот давайте шестьсот.

— Это по-божески! — воскликнул Быстряков весело. — Вот за это, соседушка, спасибо.

Он небрежно бросил на письменный стол шесть сторублевок.

— Это по-божески, — повторял он. — А в воскресенье, соседушка, ко мне на пирог! Это уж обязательно! Как хотите-с! Вы с чем пироги любите, — с севрюжкой или с семгой? У меня Лидия Алексеевна, — говорил он, — мастерица пироги загибать!

«У тебя Лидия Алексеевна вообще одна прелесть», — подумал Загорелов сердито и даже слегка побледнел, хмуро оглядывая жирную тушу Быстрякова.

Внезапно ему пришло в голову, что недурно было бы повстречаться с этим господином в лесу, с глазу на глаз и с кистенями в руках.