«Это не репродукторы, — сообразил Эд. — Это… ультракоротковолновые излучатели, вот как! Или длинноволновые?.. Черт, не помню…»

Он поднял голову — но ожидаемой печати на потолке не обнаружилось. Зато обнаружился еще один аквариум с жидким сырьем для философского камня… и вдруг прямо к стеклу из толщи красной воды проступила здоровенная вислогубая лупоглазая морда… отчетливо нечеловеческая.

Пожалуй, это был один из самых героических поступков в жизни Эдварда Элрика: то, что он не бросился на шею к своему эскорту с криками «АААА! Спасите!». А еще — что он не заорал что-нибудь другое, совсем уж нечленораздельное, не подпрыгнул, и вообще никак не отобразил богатую гамму чувств, которую рожа в нем пробудила. И только через несколько секунд он сообразил: рыба. Не то очень большая, не то увеличенная стеклом. И уродливая донельзя.

Как она живет в красной воде? Как вообще кто-то способен жить в этой гадости, если даже испарения от подземных водоемов могут отравить целый город?!

Тоже мутант?

Эдвард всегда очень внимательно следил за новейшими разработками в алхимии. Исследования свойств красной воды, разумеется, заслуженно, возглавлял профессор Трингам из НИИ патологической медицины в Столице — он же, для друзей, Зануда Расс, — и, появись в этой области что-то новенькое, Эд узнал бы одним из первых. Ну, или узнал бы Ал, который, кажется, поддерживал активную переписку с братом Рассела, Флетчером — последний занимался практической ботаникой где-то далеко на севере и, несмотря на географическую отдаленность, был в курсе всех расселовых дел.

Неужели это эсеры сами расстарались? Ай да гении, ай да молодцы… Так и хочется придушить.

Рыба недолго пялилась на Эдварда: очень скоро он ей наскучил, и она с независимым видом поплыла обратно в красную муть. Но теперь Эд новыми глазами посмотрел на все эти аквариумы, на эти неясные темные тени, что бродят где-то в самой глубине, на подозрительные пузырьки, подплывающие к стеклянным стенам… Сама по себе красная вода не пузырится.

Тем временем точно такая же дверь на другой стороне зала распахнулась, и внутрь втолкнули Ала. Его сопровождала аналогичная парочка в черном, только на сей раз две девицы.

«Ну вот, — расстроился Эдвард. — Полное дежа вю. Только Шрама не хватает. Если бы не рыбки. Рыбки, ау…»

— Привет, — сказал Ал.

— Привет, — согласился Эдвард.

— А я девочку нашел, — сказал Ал.

Одна из его конвоирш ткнула Ала рукой в бок. Несильно ткнула, но Ал как-то сразу выпрямился и побледнел.

Эдвард тоже почувствовал тычок под ребра… приличный тычок. Наверное, попали в какую-то нервную точку, потому что болью откликнулось все тело. Не солнечное сплетение, но тоже чувствительно.

— Ладно, молчу, молчу, — сердито откликнулся он. — Сколько нам еще тут торчать? Здесь холодно, между прочим!

Действительно, температура в зале была низкая — как и положено там, где хранят большие объемы красной воды. На жаре она становится нестабильной и быстро испаряется, а если испарятся некуда, то разлагается на составные, не менее ядовитые части.

Конвоиры, естественно, не ответили. Тут Эдвард услышал, как дверь за его спиной снова отворилась — и мужик в черном резко потянул его за рукав в сторону, освобождая проход тем, кто должен был войти.

Вошли несколько человек. Нет, не так… вошло двое — и при них охрана.

Одного Эдвард знал: это был Эрнесто Панчини, один из главных говорунов, помешанных на конспирации — как считал Эдвард, совершенно безобидный стареющий хрыч, который пошел в заговорщики, потому что на легальную политику способностей не хватило. По его мнению, эсеры держали его просто для мебели.

Вторую женщину он никогда раньше не видел. Лет сорока, а то и пятидесяти, но красива удивительно. Довольно высокая, но не слишком, с густой гривой вьющихся темно-коричневых волос, уложенных в свисающую почти до пояса косу, со смуглым лицом, на котором морщинки проглядывали только вокруг ясных зеленовато-серых огромных глаз, с четко очерченной линией губ, с восхитительной аркой соболиных темных бровей, с осиной талией и изящными руками хирурга (никаких колец, хотя ей бы пошли, и коротко обрезанные ногти). Женщина шла нетвердой походкой и, морщась, потирала виски, но даже это ее не портило. Она была одета в белый халат, который явно носила много и часто (подогнан по фигуре, в кармане — блокнот и авторучка) поверх брючного костюма.

Эдвард печенкой почуял, что от нее-то и надо ждать главных неприятностей. И не потому, что все зло от баб, а потому что если уж такая почтенная дама забралась на самую верхушку тайной организации, стало быть, это не просто так.

Кажется, предчувствия его не обманули.

— А, вы тот самый Стальной Алхимик, о котором лет двадцать назад рассказывали самые невозможные истории? — женщина смерила Эдварда усталым неприязненным взглядом, как будто он был напроказившим пацаненком, помявшим ее клумбу. — Я вас совсем другим себе представляла.

— Ну и каким? — мрачно спросил Эдвард.

— Старше.

Эдвард подавил недостойное желание завопить: «Мне уже тридцать четыре!» Звучало бы… да-да, вот именно — по-детски. И вообще, радуйся, что не сказала «Выше!»

— И выше, — добавила врачиха.

Эдварду оставалось только скрипнуть зубами. Надо беречь силы для решительного рывка. Если он сейчас, расшвыривая конвой, накинется на нее с кулаками и воплями «Кто сказал, что я такой маленький, что покупаю одежду в „Детском мире“?!», это явно не послужит успешному выполнению программы-минимум. А именно: остаться в живых. Программе-максимум — разрушить это осиное гнездо и принести Мустангу на блюдечке с голубой каемочкой все порочащие местных рыцарей плаща и кинжала документы — это тоже никак бы не помогло. Посему приходилось сдерживаться.