Все-таки хорошо, что ко мне приходило привидение. Все-таки, одной меньше… Вроде бы я врач — а чувствую себя Хароном.

Вадик, уже в домашних тренировках и тапках, появился в дверях маленькой комнаты.

— Вот, — он прошлепал ко мне и сунул в руки фотографию в прозрачном футляре. — Это Катя. С подругой. Катя — с короткой стрижкой.

На фотографии было две девушки. Одна — очень красивая, кудрявая — светлые волосы рассыпались по плечам, часть уложена в живописном беспорядке, голубоглазая, с улыбкой не то кинозвезды, не то фотомодели, которая, как ни странно, получалась у нее достаточно убедительно. Она прижималась щекой к щеке другой, худенькой девчонки с рыжевато-русыми волосами, на лице — одни глаза, губы поджаты.

— Ей же лет четырнадцать всего, — слегка удивился я.

Я бы решил, что Вадим скорее увлечется сдобненькой.

— Почти шестнадцать, — возразил брат. — В этом году школу кончает.

Я еще раз бросил взгляд на фотографию, просто машинально. И мне показалось… странно. Показалось, что с фотографии на меня смотрит Лена, только не из тьмы, а из света. И подумалось: «А они похожи…»

Сестра умерла.

— Вы похожи, старик, — сказал вдруг Вадик. — Вы с Катей. Уж не знаю, чем. Вокруг вас обоих словно лед светится.

— Лед? — машинально переспросил я, не понимая толком, что говорю. — Разве что над пропастью… Ей богу, Вадь, я чувствую себя таким опустошенным.

Вот так. Сказал — и не сказал ничего. Потому что заезженные слова ничего не могут выразить.

Брат не то улыбнулся, не то — скорее просто губы дрогнули. Может, и не улыбаться собирался совсем.

— Пустота внутри — это даже хорошо, — произнес он шутливо-наставительным тоном. — В пустоту можно принять другого человека.

Они валялись на крыше сарая. Кругом сплошное сено — целое море сена. Сухое, почти труха. Пахло пылью. Над крышей вверх гигантской шахтой уходил облачный туннель, и стены его бугрились мягкими кремовыми выростами. Не то мы на дне колодца, не то там наверху — дно. Из глубины туннеля светило солнце, отбрасывая блики, и если смотреть прямо на него, небо вокруг казалось темным.

— Хорошо, — сказала Лена.

— Еще как, — подтвердил Вик. — Только прохладно.

И в самом деле, сейчас, весной, было еще не очень жарко. Можно сказать, вообще не жарко, хотя солнце уже пригревало так, что можно было отказаться от курток, обходиться одними свитерами.

— Когда-то тут было лесничество, — рассказывал Вик. — Жил тут лесник, и было у него три сына. А потом…

— А потом появилась Сивка-Бурка…

— Потом тут неподалеку построили нефтезавод, и лесничество закрыли. Лесник скоро умер, сыновья в город перебрались. А русалки погибли.

— Какие русалки?

— Тут пруд рядом. В нем русалки жили. Думаешь, откуда я это место знаю? Когда мы со Стасом и… с кем же? Да, с Викой! С нами тогда Вика была… в общем, когда мы взяли этот регион, предыдущие наблюдатели нам пруд сдавали на контроль, как одно из самых опасных мест. Как сейчас помню: в болотных сапогах, по колено в тине, ходил с этими девицами беседовать.

— Красивые?

— Это сложно объяснить. Полуразложившиеся они были. Но красивые — да. Красота жути. Как будто уродство пытается стать чудом… или выродившееся чудо, не знаю. Когда я потом нашел их, превратившимися в грязь, я подумал, что это облегчение.

— Как это в грязь?

— А так. Прихожу: и весь пруд забит тиной. И кое-где тина имеет вид человеческих тел. Стрекозы жужжали, а в основном тишина была… — Вик помолчал, давая почувствовать, как тишина… но сегодняшняя тишина была мирной, спокойной, пронизанной солнцем. — У них другой род существования, чем у нас. Они — остатки былых пережитков, дремучие углы людских верований. Когда вера иссякает, они иссякают вместе с ней. Они — одна из попыток людей совладать со смертью. Такова жизнь.

Тихо шумел лес пока еще голыми ветвями. Но трава была: свежая, зеленая, она отросла везде — где можно и где нельзя. Она была хороша, как чужая ошибка. Лена подумала, что соскучилась по траве.

— А что случилось с этой Викой?

— Ничего не случилось, если хочешь, я вас познакомлю. Она ушла в тройку Совчука. А к нам пришел Артем.

— А Артем погиб?

— Погиб.

— Убили?

— Не знаю. Может быть, сам. А может быть, убили.

— Это как?

— Можно, я не буду пока тебе рассказывать? — Вик повернул к ней лицо, и Лена поразилась, как же он был серьезен. В серых глазах плескались солнечные блики и еще какая-то печаль. — Не самая приятная тема. Может быть, поговорим о чем получше? Вот, например, ты знакома с Каринкой?