Во время всего торопливого разговора Никита не забывал одеваться. И что ему одеваться? Портки подпоясал вот и готово.

– А теперь внимай мои слова старательно, отрок.- Нахмурился Богумил, - десницу от третьей башни в городской стене есть лаз. Пролезешь насквозь и беги вниз по реке. Там бережком, через кустики, тихонько и подальше от города. И обратно в Новогород, пока враги не уйдут, не возвращайся. Наймись, в каком либо хуторе батрачить, да смутное время и пережди.

– А ты Богумил, что, со мной тикать не будешь?- Изумился Никита.

– Куда мне тикать? Стар я, не смогу уже тихо уйти.

– Ага, стар. По лесу, словно Лешак бродишь. Ни кустика не шелохнёшь. Ни с травинки росы не собьёшь.- Уличающе пробубнил ученик.

– Прав ты Никита, не в старости дело. Нельзя мне уходить. Здесь я нужен. Как обо мне народ думать будет? Ежели я, по дворам, да по торжищу ходил. Увещевал всех и каждого под Владимира не прогибаться. Богов своих не отвергать. Веру греческую отринуть. Вот, люд то подбил. А дымом запахло, первый и утёк? Каков же опосля, я волхв буду? Каков наставник?

Никита, хоть и нехотя, а признал, прав ведун. Нельзя ему бежать, нельзя Новгород оставить. Многому учил Богумил, а главному учил - Верным слову и делу быть, пусть во вред себе, но поступать по совести, а коли совесть молчит, то по заветам богов.

"Ну что готов?"- Осмотрел с ног до головы мальчика старик.
– " Тогда, вот ещё, что и учти самое главное" - Эти слова Богумил произнёс тем низким, внутренним голосом, которым обычно пользовался при заговорах, внушая пьяницам больше не пить, ни мёда, ни пива, А девкам гулящим, мужиков сторониться и ноги только перед мужем раздвигать.
– " Вот эту вещицу",- протягивая Никите "кирпичик", в ладонь шириной и полторы длинной, да в толщину, в два пальца, сплошь исписанную азбукой. Не той азбукой, что новгородцы амбарные записи пишут, да не той, что в греческих книгах писано. А книг у Богумила много, более дюжины. Во всех по разному азбука писана, а такая Никите не встречалась. "Ты любой ценой сберечь должен, слышишь, любой. Не сгинуть, теперь не умереть, не можешь, я не велю. Ты теперь хранитель этой диковины. И наказ у тебя теперь такой будет. Передать эту табличку Великому волхву".

– Так ты Великий волхв.
– Не понял Никита.

– Вот, когда смута кончится, мне и отдашь. И гляди, не сломать её не смей, не потерять. А если со мной что стрясётся,- продолжил волхв,- передашь диковину тому, кто опосля меня верховным станет.

Не понравились отроку слава ведуна, словно холодный ветерок по спине пробежал. Не ладное что-то было в том, что Богумил о новом, следующем Волхве речь завёл. Так и беду накаркать может.

– И кто он, следующий Верховный волхв?- Набычился ученик. Понимая, что дела принимают серьёзный и неприятный оборот.

– Чего не знаю, того не знаю.- Перешёл на тихий уставший голос Богумил.- Соискателей трое было, двоих в Киеве сгубили, те чернецы, что с крестами ходят. Третий, не знаю, жив ли, а коли и жив, где обитает, мне не ведомо.

– Как же я отыщу того, кому "кирпичик" твой отдать нужно?- Изумился отрок - Вот уж точно, пойди туда, не знаю куда, найди того, не знаю кого.

– Отыщешь, не бои?сь. Помнишь, я говорил, все мы по судьбе живём. У всех нить Мары плетётся, вот она и выведет. Иди прямо, куда надо придёшь. Не ты найдёшь, тебя найдут.

Никита взял из рук Богумила табличку, завернул в тряпицу и убрал за пазуху, под поясную верёвицу. На улице послышались крики, в оконце иногда залетал отсвет факелов.

– Всё, время больше нет. Беги отрок и всё сказанное помни крепко.- Богумил приобнял Никиту, хлопнул сильной ладонью по спине.- Иди вот сюда, затем огородами и сразу к лазу в крепостной стене. Беги не огладываясь. Не мешкай нигде, что в городе делается, не твоё это. Твоё-наказ исполнить.- Старик приоткрыл прорезанную в задней стене дверцу, ведущую в огороды.

– Я всё равно вернусь, тебе табличку отдать.
– Сказал мальчик, и прошмыгнул в приоткрытую щель.

Дверь сразу закрылась, Никита услышал, как ведун накинул засов, и пошёл внутрь. А с другой стороны двора раздавались крики и смех Добрыниных дружинников.

Через соседний двор Никита проник на другую сторону ряда. Прячась за пристенками и плетнями, стал пробираться к указанной башне. Уже заутрянилось. Хоть и края солнца видно не было, но уже и не ночь. Разглядеть до трубы третьей избы можно. Это не хорошо. Ещё немного и совсем расцветёт. И прятаться невозможно будет, разве что по кустам, овражками. Благо туман к земле опустился, хоть в рост не идти, а пригнувшись пробраться можно незамеченным. Так прополз-пробежал Никита весь путь. Вроде не заметил никто. Третья башня в сотне шагов по туману плывёт, за ней лаз и спасение.

При мысли о спасении к горлу Никиты подступил ком, а на глаза навернулись слёзы. Он-то спасётся, и наказ наставника выполнит, а как же старый Богумил? Слышал Никита, в Киеве не пощадили, не только волхвов и ведунов в амбаре сожгли, а и знахарок и "ведьм" в Днепре утопили. Вообще странные эти чернецы-волхвы греческого бога. Попами их помниться Богомил назвал. Вот "ведьм" вроде и правильно кличут, "ведущая мать", а коротко "ведьма". Только как ругательно у них это слово выходит, словно плевок. Колдунья, какая то "чернобожия". Будто о мерзости говорят, без почтения, без уважения. Или вот ещё, почему наши волхвы да ведуны всегда в белых платьях, в вышиванках радостных солнечных ходят. А попы и монахи их, только чёрное носят - "черницы", одним словом. Нет радости в них, нет, живы. Говорят, они по Богу своему тризну правят. Убили его вороги. Вот "черницы" в трауре и проживают. Но если умер он, так зачем же печалиться? Там в мире Мары, за "Калиновым мостом", он более счастлив, нет там горя, голода нет, войны не ведутся. Ещё говорят, будто ожил он после смерти, тогда и подавно радоваться нужно, смерть тот Бог победил, сильный Бог значит. Нарядиться празднично, плясать да пировать, хороводы водить. А эти печалятся. Всего, что боги нам дали, лишили себя попы, во всём себя "обрезали". И есть им, что хочешь нельзя, а то, что можно то помаленьку, хотя что-то худых попов я почти не видел, дородные все, и на чём жиреют? И женщин любить не положено, грех говорят, да какой же грех, если боги, их мужам дали, и вместе на земле поселили. И Богу своему здравницы поют, в церкви закрывшись, словно прячутся. Не то, что честные люди, на поляне, на бережке, чтобы боги видели, с народом веселились. Лешие, кикиморы, танцами да песнями насладились. Здравницы у тех попов грустные, нудные, не поймёшь, чего поют. Бывало Богумил в белоснежном платье, с красными солнцами по вороту, да красным поясом подпоясанный, запалит костёр на берегу в "Иванову ночь", да, как запоёт гимны весёлые, как пойдёт по кругу плясать, мигом хоровод собирает. Весь город в круги становился. Вот где радость богам, вот где любовь к человекам. Тем, кто так петь и плясать могут. А значит так и работают, так и живут, с лихостью, с огнём, что не только в костре горит, но и в груди каждого на праздник пришедшего. Вот она слава Богам, настоящая, вот любовь. А не то, что черницы монахи в церкви рассказывают. Да, умел Богумил богам хвалу воздать. Все это чувствовали. Глаза Никиты стали застилать слёзы. В этот самый момент, понял мальчик - единственная его возможность отблагодарить своего учителя, отдать ему долги - выполнить его наказ. Вот для чего теперь будет жить ученик Волхва. Вот на что потратит каждый свой день. Не сгинет, не умрёт. Донесёт заповедную табличку, тому, кому она предназначена. Он вытер рукавом мешающие видеть слёзы и твёрдым шагом решившего для себя всё человека, направился прямо по дорожке, не прячась, развернув плечи, в сторону уже совсем рядом плывущей сквозь туман башне.