Во всём теле, Никита чувствовал немочь. Несмотря на тепло от взошедшего солнца, спину неприятно холодила мокреющая от крови рубаха. Сколько Никита брёл, он не знал. Ему казалось, что он идёт по лугу, вдоль реки, с того момента, как появился на свет. Мысли путались. Отдельные травинки, в глазах сливались в зелёную половицу. Птичий гомон превратился в однотонное гудение. Несколько раз Никита падал. Но каждый раз заставлял себя подняться. И заплетаясь ногами о траву, двигался вниз по течению реки.

Мальчик подумал, что нужно бы вытащить из спины стрелу. Во - первых, если он упадёт на спину, стрела может запросто его проткнуть. А во вторых Богумил учил, что на вещах, которые вот так человека ранят, хворь живёт, которая через рану в кровь пробирается, там она вырастает, и человек болеть будет, или помрёт. Никита попробовал дотянуться до стрелы. Не смог. Руки так не изгибались. И ладно, пусть торчит. Встретится добрый человек - выдернет. А залечить сам смогу. Не мужик, лапотник - ученик волхва. Он снова упал, попытался подняться и не смог. Сознание ускользало. Никита проваливался в темноту. В душе была злость - на бессилие, на немощь, на себя. Последнее, что он подумал, точнее, сказал, только не понял вслух или внутри себя: " Прости меня, Богумил. Подвёл я тебя, обманул. Не выполнил наказ твой. И жив, не остался. И табличку не передал, кому следует. Бестолочь я, недостойная...!

– Эй, долго лежать будешь?
– раздалось как бы издалека.

Сознание вернулось сразу, целиком. Никита, отчётливо помнил всё, что случилось до беспамятства. От города он вроде ушёл достаточно. Погони можно не опасаться. Да и кому нужен малец, что бы за ним гоняться. Он провёл рукой по груди, вниз к животу. Рубахи на нём не было. Таблички тоже.

– Рубаха в крови была, я её выкинула - не оттиралась. Не беда, другую разыщем. Портки не стягивала, не боись - Вновь раздался тот же голос, уже громче. Не мужской вроде. Хоть и низковатый, но мягкий, бархатный, с небольшой едва уловимой хрипотцой. Мальчику захотелось увидеть обладателя этого неторопливого, насмешливого голоса. Приоткрыв глаза, он увидел перед собой небольшой костерок. Над которым, на воткнутой в землю ветке, висел совсем маленький, не больше чем на четушку, котелок. Дальше за костерком, на земле, разложен рушничёк, на нём горшочки, слишком маленькие для съестного. Такие Богумил использовал под снадобья, да мази. Над рушником склонившись, сидела баба. Нет, не баба - девка. Молода она для бабы. Лета на два, три старше Никиты.

Незнакомка подняла голову и улыбнулась:

– Вернулся, болезный?

Опять этот голос, обволакивающий, заставляющий слушать снова и снова. Как сбитень о Богумила, и напился уже, а хочется ещё хоть глоток сделать.

– Кто...?- Горло и язык пересохли. Слова ели удавалось выговорить. Язык вообще чужой, как нужно не становиться.
– Кто ты?

– Я Млада, - Ответила девушка.- А ты, вроде Никита? Ученик Богумила?

– Откуда знаешь?- Никита вновь взглянул на молодуху. В груди, что-то будто зазудело, затрепыхалось, как малая птаха в силках. До чего хороша была эта Млада. Тёмные, почти чёрные, заплетённые в "богатую" косу волосы, спускались по левому плечу до самого пояска. Брови и глаза в цвет волос. Узкий прямой нос, маленький рот с тонкими постоянно улыбающимися губами. При улыбке, краюшки рта, чуть приподнимаются вверх. Может несколько широкие, но придающие особое очарование скулы. Нежно очерченный чувственный подбородок. Во взгляде, в словах, бросаемых Никите, проскальзывает усмешка - не обидная, скорее подначивающая. Мол, "слабо со мной потягаться"?

– Рубаху твою отстирать пыталась, Там по вороту вышиванка, вот, прочла. Или не твоя рубаха?

– Моя.- Не думал Никита, что девчонка "письмена" знает. Уже не каждый взрослый помнил, что не просто узоры то, а документ. В котором и Род, и имя прописаны. И кто таков, и чем занимается.
– Раз ты про меня прознала - моя очередь вопросы задать.

– Ну, так задай.- Девушка опять сверкнула лукавым взглядом.

– Где это мы? Как я сюда попал? Что в городе делается?- Задал сразу все интересующие его вопросы Никита.

– Что в городе делается, не знаю.
– Начала с последнего Млада,- Поутру за травами пошла, да на тебя и набрела, стрела у тебя в спине торчала, не глубоко, живой был, хоть и беспамятен. Вот я тебя сюда и притащила. Стрелку вынула, да и ждала, когда в себя вернёшься. А находимся мы подле Перыни. Живу я там с "сёстрами".

– В Перыни живёшь?
– Изумился мальчик.
– Бабы при Перуновом идоле?

– Во-первых, не бабы - "берегини" мы. Точнее "сёстры" - берегини, а я не выросла ещё до "берегини". "Млада" я.

– Ага, значит Млада это не имя?- Догадался Никита.

– Да вроде и имя, пока, и положение среди сестёр.

– Чин, должно быть?
– уточнил ученик ведуна.- А когда "берегиней" станешь?

– Когда ещё это будет. Мала я ещё, необученная, - с сожалением произнесла Млада, по всему было видно, что ей не терпится занять место среди "сестёр".- Вот когда старая "ведующая мать" решит меня до "берегини" возвысить, тогда на "кругу" и имя мне изберут, по виду и по характеру.

– И всё равно, хоть и "берегини", однако - бабы. А Перун - мужеский бог. Как же волхвы вам, там жить позволили?
– Не унимался мальчик.

– А кто в Перыни убираться будет? Кто на пир, да тризну снедь сготовит? Кто одёжу новую сошьёт, да вышивку срукоделит? Волхвы, что ли? Они ведь мужи.
– Это слово она выделила особо, словно с издёвкой.
– Себя с горем пополам обслуживают, что о Перыни говорить. Вот любому мужу, баба рядом должна быть, "берегиня".

Млада помешала в котелочке варево. Плеснула в стоящую тут же берестяную кружку и протянула Никите.

– На, попей, сил придаст. А я пока в схрон52 схожу, одёжу, какую подберу.