– Доброго пути и тебе, отважный воин, - ответил Сакон, повернув голову и окинув быстрым цепким взглядом коня, сбрую, одежду и лицо смело поехавшего рядом чужого воина.
– Да не сотрутся даже на самой дальней из твоих дорог копыта твоего коня. Твоё лицо, кажется, мне знакомо. Будь добр, напомни мне своё имя.

– Моё имя Линх, господин. Я - десятник телохранителей скептуха Посидея, которого наш владыка Скилур держит возле своего правого уха.

Вежливо поинтересовавшись здоров ли и благополучен его высокочтимый господин, его жёны и славные сыновья, Сакон спросил, что привело Линха на эту дорогу. Линх ответил, что по приказу господина сопровождает со своим десятком обратно в Пантикапей лекаря боспорского царя, которого старший сын Посидея доставил пару дней назад к нашему недужному владыке. Сакон, в свою очередь, рассказал, что почти месяц не был в Неаполе: закупал товар в северной Скифии для своего торгового партнёра Хрисалиска из Феодосии, куда сейчас и держит путь, а потому ничего не знает о последних столичных новостях. Линх с готовностью принялся выкладывать навострившему уши купцу, а заодно и ехавшим чуть позади его телохранителям всё, что ему было известно.

Эпион и Рафаил, поджав под себя ноги и прислонясь плечами к боковым стенкам кибитки, вглядывались поверх мерно раскачивающихся на бегу ушастых лошадиных голов в бесконечную серую ленту дороги, тянувшуюся по облитой тёплым вечерним светом зелено-бурой равнине, разрезанной поперёк светлой полоской неширокой реки, и терявшуюся вдали, за холмистой грядой на горизонте. Вскоре их кибитка догнала медленно тащившийся к реке скифский обоз и какое-то время ехала следом за замыкающими всадниками обозной охраны. Но вот десятник Линх, закончив разговор с ехавшим впереди купцом, оглянувшись, махнул рукой, и возница, отвернув чуть правее, пустил кибитку лёгкой рысцой по обочине в обгон едва ползущего, тяжелогружёного обоза.

Когда миновали ехавших на низкорослых разномастных конях по трое в ряд молодых воинов-скифов, вооружённых традиционным скифским оружием: копьями, акинаками, луками и стрелами в простых кожаных горитах и небольшими, круглыми, обтянутыми толстой воловьей кожей деревянными щитами, сидевший с левого края кибитки Рафаил, увидел устало бредущих за обозом пленников. Худые, обросшие давно не мытыми волосами, они едва перебирали чёрными от налипшей грязи, израненными на долгом пути босыми ногами, шагая гуськом друг за другом со связанными впереди запястьями, привязанные двумя длинными волосяными арканами к задку повозки. На одну из верёвок были нанизаны, как вывешенная вялиться на солнце рыба, десятка полтора взрослых мужчин, юношей и подростков, на другую - десяток молодых женщин и девушек в длинных, грязных, разодранных сорочках, сквозь которые проглядывали тёмные от солнца, пыли и грязи тела. Парни были одеты в грязные рваные рубахи и штаны из грубого полотна; на иных остались одни рубахи, на других - только штаны. Почти у всех плечи и спины были щедро разукрашены кровавыми росчерками узловатых скифских плетей.

В отличие от Эпиона, скользнувшего по понурым, замученным пленникам равнодушным взглядом, Рафаил разглядывал несчастных, которым предстоит вскоре до конца своих дней стать рабочей скотиной эллинов или иных цивилизованных народов (и редко кому посчастливится иметь такого доброго хозяина, как Эпион!), с любопытством и даже некоторым сочувствием, - особенно шагавших в левой связке женщин. Последними в правой, ближней к нему веренице едва волочили сбитые в кровь ноги два тощих подростка. Младший, которому на вид казалось не больше десяти годков, под вечер совсем выбился из сил и повис связанными руками на плече у шедшего чуть впереди подростка лет пятнадцати. Судя по схожим чертам их измученных лиц, это были братья. Между вереницами пленников и полонянок гарцевал на нервном рыже-пегом мерине безусый юнец в богато отделанных доспехах и оружии. Подначиваемый вальяжно ехавшими сзади старшими воинами, он злобно подгонял полудохлых двуногих скотов, то и дело пуская в ход направо и налево свою длинную узловатую плеть.

Посидеева кибитка подкатила к реке Бик во главе обоза и, погрузившись по днище в прозрачную медленную воду, вслед за десятником Линхом, вознаграждённым при расставании Саконом за его важные новости серебряной греческой драхмой, первой выехала на боспорский берег. Здесь Линх придержал коня, пропуская опять кибитку вперёд, и, увидев, что солнце уже наполовину спряталось за зазубренную спину гигантской зелёно-бурой ящерицы, окаменевшей по воле богов на берегу Великого Полуденного моря между Феодосией и Херсонесом, приказал вознице наддать ходу, чтобы поспеть до темноты к постоялому двору, до которого отсюда было ещё около двух фарсангов.

На другое утро Эпион проснулся от громкого петушиного крика в тесной комнатушке придорожного постоялого двора, едва освещённой первыми солнечными лучами сквозь крохотное прямоугольное оконце, расположенное под самым потолком справа от входной двери. Он лежал возле правой от входа стены на деревянном топчане, застеленном медвежьей шкурой, которую вчера вечером Рафаил перетащил сюда из кибитки, вместе с завёрнутой в чепраки драгоценной упряжью царских коней и хозяйским сундуком. Рафаил негромко похрапывал на расстеленной в двух шагах от ложа хозяина у противоположной стены потёртой овчине, уткнувшись макушкой в деревянный бок стоящего в углу дорожного сундука. Посидеевы скифы, привычно заночевали на дворе возле хозяйской кибитки и коней, на разложенных под навесом около комнаты Эпиона чепраках.

Услышав, как громко скрипнул под надумавшим вставать хозяином расшатанный топчан, Рафаил перестал высвистывать носом, раскрыл глаза и первым делом заглянул под свисавшую с ложа медвежью шкуру: на месте ли драгоценная царская упряжь? Затем сел на своей овчине, опершись спиной о грязно-жёлтую глиняную стену, и сладко зевнул во весь огромный рот. Эпион молча сунул ему по очереди босые ступни, на которые ещё не до конца проснувшийся раб, почти наощупь, заученно-быстро надел и застегнул серебряными пряжками кожаные сандалии, после чего поднялся и помог хозяину облачиться в дорожный хитон.

Подойдя к двери, Эпион отодвинул тонкий железный засов и вышел на широкий квадратный двор придорожной гостиницы. Всю его южную сторону занимал вместе с хозяйственными постройками двухэтажный дом хозяина Дамона, а три другие стороны составляли длинные одноэтажные строения, разделённые на десятки крохотных гостевых комнат. Посередине северной стороны зиял широкий проём открывавшихся с первыми солнечными лучами въездных ворот, за которыми неподалёку пролегала большая дорога. Вдоль всех четырёх стен внутри двора тянулся широкий навес на выкрашенных коричневой краской деревянных столбах, с наклонённой вовнутрь черепичной крышей, являвшейся продолжением крыши примыкавших строений. Каждую вторую пару столбов соединяли на уровне пояса прочные перекладины, служившие коновязью для лошадей заезжих путешественников.