Вбежав в тёмный зев ведущей к городским воротам улицы, где на них упали первые тяжёлые капли дождя, они остановились перед широкой, красной дощатой калиткой, скреплённой тремя гирляндами кованых из бронзы дубовых листьев - первой на левой стороне. Тут над их головами опять с оглушительным треском раскололось небо, уронив на землю грозно извивающегося огненного змея. Страшный громовой раскат ещё звенел в ушах перепуганных путников, когда с неба на улицы Неаполя Скифского хлынули потоки воды, загасив факел в руке скифа. В ответ на стук рукоятью факела в толстую дубовую доску, с той стороны раздался хриплый собачий лай и послышался глухой старческий голос:

– Тихо, Кербер!.. Кто там?

– Боспорский лекарь и его слуга из царского дворца по приказу господина Посидея!
– крикнул молодой скиф, и калитка тотчас открылась - здесь явно ждали сегодня поздних гостей.

Сивобородый старик привратник с подобострастным поклоном пригласил гостей войти в дом его господина. Царский слуга, сжимая в руке, словно булаву, потухший факел, опасливо покосился на здоровенного серого пса, сильно смахивающего на волка, лежавшего под скамьёй в глубокой нише в стене около калитки, служившей старику-привратнику и его четвероногому помощнику во всякую пору защитой от солнца и ветра, дождя и снега, жары и холода, и попросился переждать грозу под навесом. Заперев калитку на широкий бронзовый засов, старый раб взял со скамеечки в нише глиняный светильник и, прикрывая ладонью пугливо трепещущий огонёк, подволакивая не сгибающуюся в колене правую ногу, повёл лекаря и его слугу под опоясывавшим двор навесом, с которого на вымощенный булыжником дворик потоками лилась дождевая вода, стекая в черневшую посреди двора глубокую цистерну, ко входу в дом, где его дожидался молодой хозяин.

Едва Эпион перешагнул высокий порог андрона, слабо освещённого двумя тусклыми светильниками, горевшими в дальних от входа углах, навстречу ему, легко поднявшись с кресла, поспешил молодой скиф, учтиво приветствовавший гостя на прекрасном эллинском языке. Эпион тотчас узнал младшего сына Посидея Главка, как и его отец и старший брат, неоднократно бывавшего в Пантикапее.

– Дионисий поручил мне встретить пантикапейского гостя, а сам ушёл домой отсыпаться, - пояснил с едва заметной улыбкой в уголках губ Главк, заметив удивление на лице лекаря.
– У него свой дом по соседству с нашим.

На вопрос, что он предпочтёт сначала - баню или ужин?
– Эпион, хоть и не ел с самого утра (а в дороге по жаре и не хотелось) и почувствовал теперь сильный голод, попросился сперва в баню.

– Варуна проводит тебя в наш бальнеум и исполнит любое твоё желание, - объявил Главк, взглянув на одну из стоявших у стены молодых рабынь, одетых в короткие, тонкие льняные туники на голое тело, открывавшие от самых бёдер их стройные босые ноги.
– Она в твоём полном распоряжении.

Окинув быстрым взглядом скромно потупившую глаза темноволосую красавицу рабыню, Эпион молчаливым поклоном поблагодарил гостеприимного хозяина.

– Как помоешься, Варуна отведёт тебя в триклиний, где я, с твоего позволения, составлю тебе компанию за ужином. А твоего раба накормят в трапезной для слуг. Но прежде, - Главк мягко опустил ладонь на плечо собиравшегося следовать за рабыней Эпиона, - прошу извинить мне моё нетерпеливое любопытство: чем закончился твой визит к нашему владыке? Есть ли надежда на его исцеление?

– Увы, - печально развёл руками лекарь, - мой богатый врачебный опыт говорит мне, что его болезнь смертельна. Излечить её могут только боги, а познания и искусство врачевателей здесь бессильны.

– Какая жалость!
– громко вздохнул Главк, отпуская плечо лекаря.
– Этого мы и боялись, - Эпиону показалось, что, вопреки скорбному взору и тону, на его губах мелькнула довольная улыбка.

Проводив взглядом скрывшихся вслед за Варуной в левой боковой двери лекаря и его раба с дорожным сундуком, Главк вернулся к столику между двумя креслами у правой стены, со стоящим на нём узкогорлым серебряным кувшином и широкой золотой чашей. Удобно устроившись в одном из кресел, он поднял чашу с недопитым тёмно-красным вином и перевёл глаза на стоявшую сбоку светловолосую рабыню. Повинуясь его молчаливому приказу, девушка опустилась на колени между его широко расставленных ног. Откинув треугольную полу его расшитой алыми узорами рубахи, она распустила узел на узкой кожаной тесёмке штанов и высвободила тотчас отвердевший и вытянувшийся навстречу фаллос. Почувствовав на затылке властную мужскую ладонь, она тотчас пугливо вскинула на молодого хозяина огромные коровьи глаза и медленно, словно меч в ножны, вобрала его в свой маленький пухлогубый ротик...

Через полчаса Варуна привела отмытого и посвежевшего боспорского лекаря в хозяйский триклиний и вернулась в бальнеум простирнуть пыльные, потные одежды Эпиона и его слуги. Рафаил, решив, что ужин пока подождёт, последовал за нею проследить, чтобы рабыня сделала порученную его хозяином работу как следует.

Как только Эпион улёгся на одно из боковых лож, скользнув равнодушным взглядом привычного к дворцовой роскоши человека по настенным росписям и позолоченной лепнине под потолком погружённого в полумрак посидеева триклиния, Главк, устроившись на ложе напротив, велел светловолосой полногубой рабыне скорее нести ужин.

Пока рабыня бегала на поварню, Эпион, закончив беглый осмотр интерьера, с куда большим интересом пригляделся к младшему сыну Посидея. Главк совсем не походил ни на отца, ни на старшего брата, и выглядел, как типичный скиф.

"Должно быть, уродился в мать", - предположил Эпион.

Двадцатипятилетний Главк имел невысокую, плотную, чуть полноватую фигуру, короткие руки и толстые, кривые, как почти у всех выросших на коне кочевников, сильные ноги. Его прямые, зачёсанные назад русые волосы ниспадали сзади на плечи, открывая широкий, покатый, гладкий лоб и круглые оттопыренные уши. В проколотом правом ухе торчала серьга в виде небольшого колечка с тремя крошечными рубинами, алевшими на золотой дужке, словно капельки свежей крови. Большие, широко расставленные чёрные глаза, разделённые хищно изогнутым носом, радостно поблескивали в сторону гостя с круглого, плоского, скуластого лица, опушенного внизу тонкими щёгольскими усиками и короткой соломенной бородкой, нисколько не скрывавшей его толстую шею, охваченную витой золотой гривной в палец толщиной, с необычайно реалистичными миниатюрными лошадиными головами на концах.