Поравнявшись с возницей, Дионисий велел ему дать роздых замученным коням, а не то они могут и не осилить крутой подъём на той стороне. Утомлённый возничий охотно отложил в сторону кнут и натянул замыленные на конских шеях, спинах, и крупах вожжи, переводя четверню с галопа на рысь. Дионисий ускакал вперёд, чтобы успеть оповестить до захода солнца воротную стражу о своём приезде. За ним, обогнав по обочинам притормозившую кибитку, проскакал десяток его личных телохранителей.

– Хозяин! Взгляни на вершины гор!
– вдруг радостным голосом воскликнул Рафаил.

Скользнув взглядом налево, Эпион заметил клубящиеся над волнистыми сине-зелёными гребнями дальних гор тяжёлые кроваво-багровые тучи.

– Похоже, с юго-запада надвигается гроза!

– Хвала милосердным богам!
– облегчённо выдохнул измученный удушливой жарой Эпион.
– Дойдёт ли она и до нашего Боспора?

Тем временем кибитка подкатила к реке, перегороженной в двух местах - напротив южной и северной башен царской крепости - широкими, сложенными из речных валунов и плотно утрамбованной земли плотинами, по которым перебегала на ту сторону раздвоившаяся у реки дорога. В разлившихся перед плотинами продолговатых, заметно обмелевших прудах, будто в отполированном до зеркального блеска гигантском боевом поясе, отражались закатные лучи уходящего на короткий отдых лютого дневного светила, отчего они казались наполненными расплавленным золотом. На левом берегу, между нижним прудом и отвесными скалами речного обрыва, притулилось множество маленьких, низеньких домиков с двускатными камышовыми крышами, вперемешку с покрытыми конскими и воловьими шкурами шатрами и кибитками многолюдного пригорода скифской столицы, так называемого "Нижнего города", в котором, в отличие от крепости на круче, обитал постой люд. Правый берег, по которому неспешно рысила к верхней запруде кибитка с боспорским лекарем, был покрыт выгоревшими нивами и пастбищами, вытоптанными множеством пасущихся на них коней, коров и овец.

Выехав на плотину, возница перевёл успевших продышаться и успокоиться после долгой бешеной скачки коней с рыси на шаг. Обтерев льняными утирачками пот, как и прежде, струившийся по ним ручьями в разогретой, как гончарная печь, кибитке, Эпион и Рафаил накинули на себя сброшенную ещё по выезде из Пантикапея одежду. Рафаил надел и завязал на ступнях хозяина лёгкие кожаные сандалии, сам оставшись босым. Оба они облегчённо перевели дух и мысленно возблагодарили богов, радуясь, что эта безумная гонка наперегонки с небесной колесницей Феба наконец-то близка к благополучному завершению. Повозка скифского царя оказалась сработанной на совесть и с честью выдержала все выпавшие ей на долгой, тряской, каменистой дороге испытания.

Но не успела в их душах отступить одна тревога, как тут же ей на смену не замедлила другая, высказанная вполголоса, как бы про себя, заметно трусившим Рафаилом. Что с ними будет, если Эпиону, при всей его великой учёности и богатом врачебном опыте, всё же не удастся ничем помочь старому владыке скифов? Не сочтут ли тогда дикие варвары их виновниками смерти своего царя? Отпустят ли их назад? Эпион, в ответ на эти опасения своего боязливого слуги, сохраняя свой обычный безмятежный вид, спокойно заметил:

– Чему быть, того не миновать! Положимся на милость богов.

Рафаил лишь тяжко вздохнул в ответ. Чтобы подбодрить его, а заодно и себя, Эпион пообещал в случае их благополучного возвращения в Пантикапей принести щедрые дары своему богу-покровителю Аполлону Врачу и дать, наконец, вольную своему рабу Рафаилу, давно заслужившему своим прилежанием и преданностью такую награду. Рафаил, пряча вдруг увлажнившиеся глаза, припал задрожавшими губами к стопам хозяина.

Тем временем кибитка, прогрохотав по деревянному настилу, перекинутому над водосбросом, выехала на левый берег, и возничий вновь взялся за кнут, а его подручные - за плети. Передохнувшие кони тяжёлым скоком вынесли кибитку по крутому извилистому подъёму между чуть расступившимися в этом месте массивными скалами на высокое береговое плато. Здесь дорога пошла вдоль двойной крепостной стены в полусотне шагов от неё. Эта обращённая на юг массивная двухступенчатая стена, отходя от нависавшей над самой кручей высокой прямоугольной башни, разделялась двумя парами выступающих наружу квадратных башен на три куртины, каждая длиною около полустадия, и заканчивалась мощной угловой башней на другом краю плато. Между парными башнями в стене были проделаны два низких, узких - двум телегам не разминуться - проезда, к которым вели съезды с большой дороги. Сама же дорога, миновав город, разветвлялась надвое: одна шла на юго-запад к Херсонесу, другая, нырнув в глубокую балку, спускалась вдоль западной крепостной стены в долину Пасиака и убегала на север к Тафру - узкому перешейку, соединявшему Большой Херсонес с бескрайними степями и лесами таинственной Гипербореи, и на северо-восток - к некогда эллинским, а теперь скифским городам Керкинитиде и Калос Лимену. По другую сторону большой дороги, напротив Неаполя, за высокими каменными оградами виднелись среди зелёных садов и жёлтых полей оранжевые черепичные крыши богатых усадеб, по виду совершенно таких же, как и в окрестностях Пантикапея или Феодосии, разве что без любимых эллинами виноградников. Справа у дороги, как раз между съездами к двум городским воротам, гостеприимно распахнул открытые до захода солнца ворота большой постоялый двор - удобный приют для чужеземных купцов и путешественников.

Солнце уже почти закатилось за дальние холмы, когда громозвучная царская кибитка вынеслась на береговую кручу и лихо завернула к ближайшим городским воротам, куда минутой ранее поспел Дионисий, велев страже повременить с закрытием тяжёлых, окованных железом дубовых воротных створок. Проехав шагом тесные ворота, кибитка загрохотала железными ободами по широкой, прямой, вымощенной камнем и битой керамикой улице между высокими глухими стенами таких же, как в любом эллинском городе, одно- и двухэтажных домов. Выполнившую свою задачу охранную сотню Дионисий отпустил по домам.

Выехав из улицы на обширную площадь - должно быть, здешнюю агору, пустую в это позднее время, кибитка покатила наискосок к единственным воротам внутренней цитадели, видневшимся на другой стороне. Бросив быстрый взгляд налево, Эпион мельком заметил озарённое последними закатными лучами здание с четырьмя массивными колоннами перед входом, похожее эллинский храм, четыре статуи в неглубоких нишах его боковой стены, и большой конный монумент, застывший на каменном кургане посреди площади. Боковина кибитки почти сразу заслонила от него столь неожиданную в варварском городе скульптуру, и он перевёл взгляд опять на зубчатую стену окружающей дворец скифского царя цитадели с четырьмя выступающими наружу квадратными башнями: двумя по углам и двумя посередине, и темневшим между ними узким проёмом ворот. На башнях виднелись между зубцами копья и бородатые лица любопытных стражей в островерхих кожаных шлемах.

Извещённый бдительной стражей, ещё при спуске к реке углядевшей приближавшуюся по Боспорской дороге царскую кибитку, старик Посидей встретил сына с долгожданным боспорским гостем перед воротами цитадели. У распахнутых вовнутрь, украшенных парой огромных крылатых грифонов из позолоченной меди воротных створок (отчего ворота царской цитадели прозывались в народе "Золотыми") выстроился десяток воинов, освещая смоляными факелами погрузившийся в густую вечернюю тень узкий проезд.

Дионисий остановил роняющего с удил розовую пену, шатающегося под ним коня перед широкогрудым, неподвижным мерином величавого старца в богатой скифской одежде, с непокрытой белой головой и такой же белой, широкой, пушистой бородой и, устало стянув с головы запылённый башлык, почтительно произнёс традиционное эллинское приветствие: