Альбрехт заметил мрачно:

— Маркус наберет пленных раньше.

— И взлетит, — сказал сэр Кенговейн с горестным вздохом. — А нам не дотянуться.

Я поднялся, все тут же поспешно встали. Я оглядел всех орлиным взором руководителя, при котором нельзя быть рохлей.

— Вводная вами получена, — произнес я властно. — Поспите остаток ночи, а после рассвета, если те твари снова запрутся в летающей крепости, осмотрим места… происшествий.

Альбрехт сказал с поклоном:

— А за ночь могут прийти какие-то идеи. Спокойной ночи, ваше величество!

Лорды отступили от стола, кланялись и говорили вразнобой:

— Спокойной ночи…

— Ваше величество?

— До утра, ваше величество…

— У вас получится, ваше величество!

Альбрехт вышел последним, оглянулся у порога, но я не остановил, а когда затихли шаги, велел слуге:

— Отыщи Карла-Антона.

Он испуганно вытаращил глаза.

— Ваше величество?

— Это верховный маг, — сказал я нетерпеливо. — Высокий такой, костлявый, всегда в шляпе с широкими полями. Великих ученых пора знать в лицо! Или хотя бы по знакам различия… И побыстрее!

Он исчез, а буквально через минуту вернулся в сопровождении Карла-Антона, что все в том же плаще-халате и шляпе с широкими полями, знаками различия сословия магов, чародеев, алхимиков и зарождающегося класса разночинцев.

Он торопливо поклонился.

— Ваше величество?

— Быстро, — определил я. — Магия?

— Интуиция, — ответил он. — Показалось, понадоблюсь. Потому отирался поблизости шатра вашего величества. Кстати, он поставлен со вкусом.

— Спасибо, — поблагодарил я. — А когда этот малый выскочил, вы сразу крикнули ему: «Я здесь»?

Он произнес без улыбки:

— Вы дивно проницательны.

— Это вы проницательны, — ответил я устало, — а я просто дурак… Садитесь, Карл-Антон, вино в кувшине. Наливайте сами, мы в полевом лагере, что значит, церемонии оставлены в столицах и дворцах.

Он присел на краешек лавки с опаской, все-таки существо неблагородного происхождения да еще и презираемого занятия, недостойно даже простолюдина.

— Уже знаете? — поинтересовался я.

Он ответил уклончиво:

— Новости расходятся быстро.

— Даже слишком, — согласился я. — Плохие летят на крыльях, хорошие ползут черепахами. Что-то со своей стороны делаете?

— Ваше величество, — ответил он с почтением, — мы все над этим ломаем головы.

— Идеи есть?

Он криво улыбнулся.

— Даже слишком.

— Слишком, — сказал я, — это хорошо. Отбирайте самые дикие, правильная прячется среди них.

Он проговорил просительно:

— Какие-нибудь подбросите?

— У меня совсем дикие, — предупредил я. — У вас либо голова кругом пойдет, либо уши завянут.

— Ваше величество?

— Вам сказать могу, — сообщил я, — вы все равно вроде бы не человек, а так, чернокнижник… Для кого-то это, знаете ли, а для другого это… но таких пока мало. В общем, на Маркусе прибыли не демоны и не потусторонние какие-то силы. Для народа — это демоны, а для вас вполне реальные существа из плоти и крови.

Он спросил осторожно:

— А почему так? Для народа одно, а для нас…

Я посмотрел на него зверем.

— А разве не везде так? Демонами можно объяснить все! А народу что, нужны сложности? Народ — это наша кормовая база, из которой удается выдергивать иногда тех, кому сложности весьма, как вот и нам…

Для вас, Карл-Антон, это не демоны, а такие же, как и мы, из плоти и крови. Только зародились под другим солнцем. Думаю, там гравитация… как-нибудь попозже, там побольше, потому здесь они сильнее и двигаются быстрее. И хотя это, предупреждаю, пока только предположение, но твердо и почти как бы уверенно базируется на. И потому с ними бороться можно, хотя и сложно. Магию пробуйте всю и всякую! Кто знает, к чему иммунны, а что по ним бьет, как тапок по тараканам.

Голос мой прозвучал в конце соответственно, Карл-Антон поклонился и поспешно вышел.

Теперь можно не скрываться, я в отчаянии обхватил ладонями голову, стараясь не растерять жужжащие в черепе мысли, никто не видит, кроме Господа, а перед ним не стыдно, он как добрые родители, что все понимают и все прощают… хотя нет, родители всегда что-то да требуют, а вот дед только утешает и защищает, хорошо помню, как вбегал, зареванный, в его огромные теплые и такие ласковые руки, прижимался к нему в судорожном и таком горько-безнадежном плаче…

За стенкой приглушенные голоса звучат встревоженные, а я просто не могу не прислушиваться.