Доказана моя вина была дедуктивно. Это означало, что из пятерых подозреваемых четверо убить Геннадия Зубарева не могли. Ни при каких обстоятельствах. Принятый в шестьдесят пятом году двадцать первого века закон о всеобщем ментальном контроле привел к множеству изменений в системе правосудия. Традиционные улики и алиби отошли в прошлое. Ментограмма стала основным, а в большинстве случаев и единственным доказательством вины или невиновности. Заблокировать память было невозможно. Совершивший сознательное преступление человек помнил о нем, как бы ни старался забыть. Наказание за воровство, грабеж, рэкет, убийство стало неизбежным. Можно было подделать паспорт, изменить имя, внешность и место жительства. Подделать и изменить память не был способен никто. Количество преступников всех мастей резко пошло на убыль.

Я не помнил, что убил Зубарева. Но, в отличие от всех остальных, не помнил и что не убивал. В моей памяти за первое апреля две тысячи восемьдесят третьего года зиял полуторачасовой алкогольный провал.

Я позвонил Терехину, едва за окном стало светать.

– Курдин? – уточнил он в ответ на приветствие. – Восемь лет за непредумышленное убийство?

– У вас прекрасная память, – буркнул я в трубку. – Мы могли бы встретиться и поговорить?

– Да, конечно. Подъезжайте. – Он продиктовал адрес.

– Вам не надо на службу?

Собеседник пару секунд помолчал. Потом ответил:

– Я уже пять лет как на пенсии, Курдин. Уволен в отставку в связи с массовым сокращением штатов в правоохранительных органах. Ах да, вы же не в курсе, вам там наверняка было не до новостей. Ладно, приезжайте, жду вас.

В отличие от Заики следователь за эти годы изменился разительно, я не узнал бы его, встретив случайно на улице. Вместо подтянутого, рыжего и усатого здоровяка дверь мне открыл сутулый плешивый старик в бывалом домашнем халате.

– Проходите, – кивнул мне, приглашая в прихожую, старик. – Чайник сейчас вскипит. Напитков покрепче не предлагаю, вам, насколько я помню, нельзя.

– А вы не боитесь? – спросил я, переступив порог. – Я ведь отмотал срок за убийство. Чему вы в немалой степени поспособствовали.

– Бросьте, Курдин, – махнул рукой Терехин. – Я свое отбоялся. Кстати, возможно, вы предпочитаете, чтобы я обращался к вам по кличке?

Я усмехнулся. Психом меня звали друзья, сокамерники пытались перекрестить в Курдюка. На зоне авторитеты первые пару дней присматривались и обращались безлично. А потом ночью меня сдернули с койки, и шестеро молодых бакланов попытались устроить правилку. Из штрафного изолятора я вышел уже Психом по понятиям.

– Валяйте по кличке, – согласился я. – Куда прикажете?

Квартира оказалась большая и светлая, гостиная сверкала чистотой, компьютерный центр у ее торцевой стены мигал полудюжиной приставок и мониторов.

– Присаживайтесь, Псих, – предложил хозяин, кивнув на кресло. – Пока вы ехали, я освежил в памяти подробности вашего дела. Не все, впрочем. Напомните, почему вы встретились именно первого апреля, а я пока разолью чай. Вам с сахаром?

Первое апреля было для нас троих знаменательной датой. В марте шестьдесят третьего в Узбекистане произошел государственный переворот и началась резня. То ли социал-демократы позвали нас на помощь против демократов народных, то ли наоборот, но так или иначе в ночь на тридцатое марта нашу роту сбросили с вертолетов в десяти километрах от Ферганы. Два дня спустя от восьмидесяти человек в живых остались трое. Старший сержант Геннадий Зубарев на себе вынес из-под огня ефрейтора Олега Курдина и рядового Николая Малышева.

Как Зубру удалось вытащить нас, беспомощных, потерявших сознание от контузии, он не знал и сам. Когда всех троих подобрал прорвавшийся к Фергане танковый полк, Генка, как и мы с Заикой, едва дышал.

– Уверен был, что все загнемся. Как уцелели – одному Богу известно, – сказал Зубр в госпитале. – А тащил… Тащил вас из принципа.

Он много чего делал из принципа, этот голубоглазый, кровь с молоком красавец, в рубашке родившийся счастливчик, везунчик и удачник. Единственный сын и наследник мультимиллионера, владельца крупнейшей в России сталелитейной компании, из принципа пошел в армию. Из принципа взял в телохранители, а потом и сделал своей правой рукой не обученного и тренированного профессионала, а мрачного нелюдима Заику, вечно небритого, с трясущейся от тика щекой. Из принципа вытаскивал меня из множества передряг и без раздумий развязывал кошель, когда нужда возникала у любого из его друзей, приятелей, а то и дальних знакомых.

– Первого апреля мы поминали оставшихся под Ферганой, – стиснув зубы, сказал я Терехину. – Ежегодно. В этот день я позволял себе выпить и потом капли в рот не брал до следующего. Но ни пьяный, ни трезвый я никогда, запомните, никогда не поднял бы руку на Зубра. Я был обязан ему жизнью, но дело даже не в этом. Он был моим другом, понимаете? Я не убивал. Плевать на ментоскопию, плевать на все – не убивал!

– Что ж. – Бывший следователь разлил по чашечкам чай, придвинул ко мне сахарницу. – Видите ли, Псих… Через меня прошло много людей. Разных. За долгие годы я научился распознавать, где правда, где ложь, даже в исполнении очень хороших актеров. Мне и тогда казалось, и кажется сейчас, что вы говорите искренне. Но факты… Факты, Псих. Вы не помните, что делали на протяжении почти полутора часов, начиная с полуночи. Последнее ваше воспоминание – ссора. Вы…

– Мы не ссорились, – прервал я. – Иногда нам случалось повздорить по мелочам, но у меня ни разу и в мыслях не было оскорбить его или ударить. Не говоря о том… – Я запнулся.

– Чтобы убить? – помог Терехин. – Ну допустим. Пускай даже убийца сумел заблокировать свою память, хотя это и невозможно теоретически. Но кто же он тогда, Псих? Или она. Кто убил Зубарева? Его жена? Сын? Дочь? Или ваш общий друг Малышев?

С минуту мы оба молчали. Этот вопрос я задавал себе тысячи раз.

– Не знаю кто, – сказал я наконец. – И не знаю как. Я пришел к вам для того, чтобы разобраться. Вы поможете мне?