Фельдшер влил пациенту в глотку несколько кружек самогона – для разжижения крови и общей подпитки сил.

Радист и один из селян бережно отнесли командира за картошку.

Люди, образовавшие круг, явно устали. Одна скоростарка в белой косынке без сознания лежала на мешке, из носа у неё текла кровь.

Водин тяжело поднялся.

– Меняем состав, – фельдшер обернулся к начштаба. – Ещё сеанс – и у вас закружится голова. Если хотите командовать, то на сегодня с вас хватит.

Мокей был не против, только напрягся. Если он перестанет отдавать жизнь, то останется только одно местно, где ему положено находиться, – передний окоп. Такая перспектива не слишком вдохновляла Мокея, но фельдшер говорил правду – голова должна быть ясной, батальон без команды сейчас оставлять нельзя. Начштаба переговорил с радистом. Черкнул на бумаге несколько имен, отдал листок Водину. А потом вызвал по телефону Проха и ушел в бой.

В подвал заносили следующего раненого, с распоротой голенью, и тянулись новые селяне. Первый фельдшер не интересовался людьми вокруг, лишь бы они не забывали держать открытыми ладони. Однако и он улыбнулся, когда Ярина Семёновна углядела среди добровольцев шестнадцатилетнего паренька и взашей прогнала его, честя как последнего сопляка и неумёху.

Это было правильно.

Только вот фельдшеру ещё надо было «вспомоществовать воскрешениям», как говорили во времена его деда, и ставить на ноги раненых.

По идее вторым надо было вытаскивать с того света Виссу, но сейчас нужны были хорошие пулеметчики, и начштаба в приказе написал фамилию Купылло, чьё долговязое тело пылилось в самом дальнем углу.

К вечеру следующего дня окончательно стало ясно, что батальон уцелеет. В сводке передали – Волуйки взяты. Со стороны шоссе «бурые» уже не атаковали, а только поставили заслон. Сразу после рассвета в нескольких километрах западнее была большая бомбежка, и «восьмидесятки» уже не беспокоили.

Настроение у всех, понятно, поправилось.

Мокей в полдень собрал полтораста человек, ещё здоровых или подлеченных, и попытался в обход заслона выйти к шоссе и перерезать его. Полностью осуществить замысел не вышло – нормальных, серьезных аргументов против брони не имелось. Любой танк с минимальной поддержкой пехоты мог смести самопальную «пробку», да и заслон с грунтовки наверняка ударил бы в спину.

Однако поставили нормальных корректировщиков и теперь минометами накрывали редкие колонны, которые еще пытались уходить по шоссе. Да и снайперов рассадили по кустарнику.

Дорога в результате оказалась наполовину забита сгоревшими, разбитыми грузовиками, телегами, разбросанным грузом. Так что пробка, пусть и дырявая, организовалась.

Надо было просто ждать подхода основных частей.

Воскрешенные смогли своими ногами выйти наружу и теперь, как огурцы в теплице, под солнышком лежали рядком у стены бывшей школы. На истощавшие тела было больно смотреть. Рядом с каждым на рушниках выставили хлеб, сколько нашли сыра, и даже варёное мясо – забили последнюю корову.

Командир, прихватив для устойчивости палку, уже ходил по расположению батальона, решал вопросы с Ермилом – сколько тот сможет ещё дать продовольствия и, главное, добровольцев.

– От нас, почитай, ничего и не осталось. А план спустят? Если мы его маленько выполнить не сможем, что будет?

– Ты, колхозник, в селе собираешься дальше быть или в армии? – Камеров агитировал прямолинейно, грубо, открыто. – Так вот, все мужики дальше с нами пойдут. И лучше, если одной командой, а не повесток по углам дожидаются. Их тогда по всей армии разбросает или ещё шире. Так и думай. С шамовкой сейчас везде плохо, сам знаешь.

– Но ведь пропадет село; без людей, без огня тут все бурьяном зарастет, когда спохватятся, не вспомнят где и было?

– Люди останутся. Стенки потом отстроить можно будет, – когда командир улыбался, становилось заметно, как он постарел. – Да и крупное здесь село, вас в области не обидят, подселение организуют.

Они спорили еще долго, даже когда подошёл начштаба. Только когда партизану доложили, что дала о себе знать группа, которую месяц назад послали в город, он бросил всё и побежал на какую-то там тропинку встречать своих.

– Не избавились от местничества. Дальше своего района думать не желают, – Камеров спиной привалился к покосившемуся телеграфному столбу, подставил лицо солнцу и даже попытался проглотить очередной кусок провизии.

– Командир, тут предложение есть, – нейтральным голосом начал Мокей.

– И?

– Тел у нас достаточно. «Бурых», «серых», полный набор этих чертей, – он выжидающе примолк.

Камеров дожевал свой хлеб с маслом.

– Дай угадаю, хочешь заслон сбить? Тухляков наделать, этой ночью пустить их в работу и выйти на шоссе всем кулаком? – Командир поудобней устроился у столба, но глаза так и не открывал.