Выслушивая все это, я не понял только одного — это мы победили во Второй мировой или нас победили? Британцы, видимо, считают, что они — победили.

— Я понял и все передам в точности, — сказал я.

— В таком случае не смею больше отвлекать вас сударь.

— Постойте, — сказал я.

Граф остановился.

— Если уж вы предприняли столь экстраординарные усилия к тому, чтобы найти меня, извольте выслушать и то, что я и мои люди, которые воюют на переднем крае против засылаемых вами террористов, думают про вашу страну и ваш народ.

Граф ничего не ответил.

— В течение многих лет, даже многих сотен лет Британия проводила неукротимо враждебную политику против моего народа и моей страны. Она собирала коалиции для того, чтобы идти на нас войной, умышляла на убийство и убивала наших Императоров, сама шла на нас войной, готовила расчленение моей страны и истребление моего народа, поощряла и возбуждала против нас сепаратистов, террористов и подонков всех мастей и видов, считала мой народ дикарями, а своих людей людьми первого сорта. Все это является тяжким и несмываемым оскорблением для любого человека моего народа, начиная от дворянина и заканчивая последним простолюдином. И если мы и дикари, сударь, — только милосердие моего Императора, милосердие к побежденным помешало нам водрузить русский флаг над Букингемским дворцом и покончить с извечным врагом точно так же, как варвары покончили с Римом. Но вам оставили ваше государство, а вы, судя по вашим действиям в Афганистане, не оставили своих злодеяний. В таком случае берегитесь, сударь. Настанет час — и русский флаг взовьется над Тауэром, а Англии больше не будет.

— Вы все сказали? — спросил граф Сноудон.

— Нет, не все, сударь. Мне известно о том, что ваши люди активно действуют в Афганистане, и точно так же мои люди ведут тайную войну в Британской Индии. Поскольку и вы, и мы являемся цивилизованными странами и не можем в своих деяниях опускаться на уровень банд, я предлагаю вам выйти на надлежащие круги и передать мое предложение. Оно состоит из двух частей. Первое — тела погибших в ходе специальных операций солдат передаются друг другу без каких-либо условий и выкупа на оговоренном контрольном пункте, потому что каждый солдат имеет право быть должным образом похороненным в земле своей страны, за которую он сражался и погиб. Что же касается раненых и пленных, то любая из сторон, на территории которых оказался раненый или пленный, обязана оказать раненым надлежащую медицинскую помощь, а пленным — обеспечить содержание, соответствующее нормам милосердия, гуманности и порядочности, опираясь на Женевскую конвенцию. Что же касается обменов военнопленными — о том договариваться отдельно и исходя из принципа ad hoc [57] .

— Это все?

— Да, сударь, это все. Извольте передать заинтересованным лицам это мое предложение как командующего.

— Я вас понял, сударь.

— В таком случае — прощайте.

— Прощайте, сударь.

Люнетта с детьми ждали меня у памятника Ходже Насреддину. У Люнетты было такое же выражение глаз, как тогда, в расстрелянном и изрезанном ножами фанатиков Тегеране…

— Кто это был? — спросила она.

А я видел только то, что она беспокоится за меня…

— Один старый друг. Я…

— Ты должен уехать, да?

— Да… — вздохнул я, — извини, ладно.

— Мне нечего прощать.

— Нет, есть. Но я и в самом деле должен уехать.

Александр, Сашка просто смотрел на меня и ничего не говорил. А дочь Николая — ее звали Катерина — прижалась к матери и тихо, так тихо, что я ее едва расслышал в гомоне площади, сказала:

— Возвращайся…

— Ты здесь? — негромко спросил Сноудон, пристегиваясь.

На заднем сиденье завозились…

— Здесь, здесь… — Эдвард Кейн, капитан третьего ранга Флота Его Величества, а ныне придворный переводчик Его Величества с русского и немецкого языков, прятал в узел детали разборной самозарядной снайперской винтовки, — черт бы тебя побрал, не мог спокойно стоять…

— Солнце очень жаркое…

Рыкнул и ровно забубнил крупнообъемный дизель «Интера». Граф Сноудон мигнул фарами перед тем, как тронуть машину с места — улицы здесь были узкие, старые, не такие, как в Ташкенте…

— Что это был за козел? — спросил Кейн, пытаясь немного размять затекшие от долгого неподвижного лежания со снайперской винтовкой мышцы.

— Адмирал русского флота, — равнодушно сказал Сноудон, — ныне командующий Ограниченным контингентом в Афганистане.

— Черт бы его побрал. Надо было пристрелить его, и дело с концом.

Сноудон улыбнулся так, что сидящий на заднем сиденье Кейн мог видеть его улыбку через зеркальце заднего вида. Одними губами, как умеют только дворяне.

— Знаешь… еще сто лет назад не редкостью было то, что, когда снайпер брал на мушку вражеского офицера, он получал команду «отставить», — прокомментировал граф, — считалось, что офицеры и дворяне служат в армии совсем не для того, чтобы их убивали простые солдаты.

— Полная херня, — ответил Кейн, который не мог похвастаться таким же знатным происхождением, как его напарник, хотя отец его и выслужил личное дворянство, — если есть возможность убить врага, его надо убить, и дело с концом.

— Да нет, друг мой, это было правильно. И есть кое-кто похуже, чем враги. Намного хуже.

— И кто же это?

— Подонки. И избавиться от них намного сложнее. Мы успеваем на самолет?

— Пока еще да…