И не смогла.

Кажется, всякий раз, стоит мне сюда прийти, кто-то погибает. Может быть, не сразу, как погиб Хикати.

И кто следующий?

– Я оправдался за то убийство, в котором меня обвинили.

– О!

– В этом нет моей заслуги. Меня оправдал мой… свидетель.

Он запнулся, подбирая слово, и я все поняла.

– Да, – сознался Энрике, – пожалуй, это было сложнее прочего. Сложнее, чем после всего говорить с матерью. Моя жена верила, что была единственной моей женщиной, что я к алтарю пришел столь же невинным, сколь и она.

– Вы сами сказали ей это.

– Да. И мне пришлось сознаться, что я лгал ей. У меня была подруга, была в течение всего моего брака, и есть внебрачная дочь. Я любил и люблю эту женщину. Не так, как жену, нет. Но я дорожу ею, она в определенном смысле значительно превосходит меня, и я признаю это с радостью. Мне повезло, что такая женщина полюбила меня. Я часто думал, что, наверное, не очень-то и достоин ее любви, но меня эта мысль нисколько не огорчала, нет. Напротив, в ней был стимул для духовного роста.

– Отчего же вы не женились на ней?

– Она не захотела выходить замуж. Наша дочь родилась уже после того, как я женился на Марии, но если бы и до моей свадьбы, это ничего не изменило бы… Никто не знает, что это ее родная дочь. Тем более никто не подозревает, что отец ребенка – я. Моя подруга представила дело так, словно удочерила сиротку. И, поскольку все общество знает мою подругу как женщину исключительно строгих правил и мы были чрезвычайно осторожны в наших отношениях, никому и в голову не пришло уличать ее во лжи. А вторая причина – моя мать. Она никогда не позволила бы мне жениться на женщине, которая умней нее.

– Звучит не очень-то уважительно по отношению к Марии.

– Марии было восемнадцать, когда мы обвенчались. И никто, кроме меня, не ждал от нее большого ума. Она жила затворницей, и все, что о ней было известно в обществе, – она необыкновенно красива, скромна и набожна. Я воспользовался этим обстоятельством, поскольку совершенно не желал давать свое имя пустоголовой кукле, которая не вызывала бы у моей матери особой ревности. Разумеется, я понимал, что матери хватит одного дня, чтобы раскусить Марию. Но тогда будет уже поздно что-то менять.

Мы все ближе подходили к руинам баронского замка. Я искоса следила за Энрике, улавливая смысл его монолога скорее машинально. Все мысли занимал вопрос: кто? Он или я? Или мы сейчас найдем труп кого-то третьего?

Его речь снова обрела книжное звучание. Так бывало всегда, когда Энрике готовился к разговору. Но сейчас в ней не было лишнего пафоса, словно Энрике не пытался в чем-то убедить меня. А ведь ему и не нужно убеждать. Я в их играх занимаю то место, на котором уже недоступна для него. Он готовился к этой встрече, да, но потому, что ему действительно важно сохранить свое доброе имя в моих глазах.

Или – добрую о себе память.

Поежившись от мысли, что, возможно, слушаю завтрашнего мертвеца, я решительно повернула назад.

– Вы устали? – почти испугался Энрике. – Или я утомил вас?

– Мне не нравится место. Я разлюбила его с некоторых пор. Если у вас еще много такого, что вы желаете сказать, можно продолжить где угодно, хоть в поместье, хоть в любом из городских кабачков. К тому же скоро пойдет дождь.

– Тогда я постараюсь уложиться в те несколько минут, которые у нас остались. К сожалению, я не могу задерживаться. Мама уезжает. Завтра. Мария с детьми отправилась на экскурсию, и я хочу быть дома до ее возвращения, чтобы не оставлять ее наедине с моей матерью.

Я понимающе покачала головой.

– Да, мне вчера пришлось принять тяжелое решение. Когда Арриньо сообщил мне дату убийства, я понял, кто убил. Потому что того человека убили в моем доме. И если я не виновен, то убийца – моя мать. Только она могла отдать моему секретарю приказ от моего имени, и он не задумался бы его выполнить. Все знали, что мама – ближайший мой советчик, что я доверяю ей, и все полагали, что говорит и действует она от моего имени, особенно в случаях, когда мне не стоит явно открывать свое участие.

– Печально.

– Еще печальнее, что я даже не подозревал, какие приказы она отдавала. И кому. И сколько лет. А я ведь полагал, что моя дурная слава – работа конкурентов. Что это все выдумки, чьи-то интриги… Вчера все открылось. – Энрике помолчал. – Сложно даже представить всю значимость поступка моей подруги. Конечно, Арриньо не из тех, кто публично опозорит даму. Но в моей семье секреты кончились. Я уже тогда понял, что мне предстоит признаться Марии в неверности. Я ушел в кабинет, чтобы подумать как следует, и тут меня побеспокоили из федеральной безопасности. Я обрадовался, это был повод немного оттянуть объяснение. И даже согласился приехать в бюро сам, хотя мог бы потребовать, чтобы следователь прибыл ко мне, причем так, чтобы мои домашние не заподозрили, кто он. Итак, я приехал. Говоривший оказался директором местного бюро.