Вертолеты садились на площадку, с которой солдаты Флинна весьма бесцеремонно согнали немногочисленных зевак. Это ж до какой степени обнаглели кукловоды-заговорщики, если даже не стесняются слухов, которые поползут непременно… Они ведь даже шоссе не перекрыли. А зачем? Завтра они надеются взять власть над миром. И сегодняшние слухи им уже нисколько не повредят.

Врачи, озабоченные, деловитые… Тело сеньоры Вальдес быстро и грубо упаковали в черный пакет. С головой. К Энрике подтащили носилки, положили их на землю, доктор склонился над раной, коротко и хлестко приказал что-то ассистенту, тот побежал к вертолету – бегом понесся! – значит, надеются спасти… Врач что-то уверенно говорил Энрике, для убедительности ритмично похлопывая его по плечу ладонью. У Энрике шевелились губы, и я видела, что он не слышит врача – он дочитывает Символ Веры, ему важно было успеть.

Он уже распланировал свою загробную вечность. Он знал, чем займется сразу после того, как солнце навсегда погаснет для него и душа освободится от телесного гнета.

Я поднялась с колен и подошла к Марии. Она смотрела затравленно – то на меня, то, через мое плечо, на лимузин, из которого вторая бригада врачей вынимала ее детей.

– Мария, у них шок, им сейчас будет лучше оказаться под присмотром медиков.

К ней самой врачи не спешили. И у меня закрались нехорошие подозрения. Ну, Дима Павлов…

– И еще, это важно, – быстро заговорила я, стараясь удержать ее внимание. – Мария, мужайся.

Она вздрогнула, очевидно не понимая, о чем я говорю.

– У Энрике есть шанс, но очень слабый. Но когда мы говорили с ним, он покаялся в вероотступничестве. Он снова католик.

Она посмотрела на меня так, словно я решила разыграть перед ней цирковой номер.

– Вы с ним говорили о вере? Сейчас?!

– Мария, несколько раз я видела, как умирают люди. Поверь мне, у них бывают самые причудливые последние желания. Пока они с нами, пока они сами верят, что вернутся, – они цепляются за то, что важно в нашем мире. Но если… Словом… Я не знаю, почему он выбрал именно меня для покаяния. Может, ему было важно сказать именно мне, потому что я когда-то вытащила его из реки. Не знаю. Но никто из нас не вправе отказать умирающему в последнем желании. Молись за него как за католика.

– Я всегда молилась за него как за католика, – отрезала Мария неожиданно насмешливо. – Делла, зачем ты лжешь мне?

– Затем, – ответила я неестественно весело, – что вместо признаний, которых ты боялась, я услышала от него Символ Веры.

Она не отвела взгляд.

– Если так, то мне действительно понадобится все мое мужество.

– В конце концов, у тебя остались дети. Твои и его дети.

– Да, – согласилась Мария. – Хотя это слабое утешение. В брак вступают, чтобы любить мужа, а дети – лишь следствие этой любви. Но лучше слабое утешение, чем никакого. По крайней мере, на первое время.

– Может быть, он выживет.

К нам подошел капитан Флинн и, плохо скрывая издевательскую усмешку, упаковал нас в наручники.

Мы тряслись в фургоне, прикованные к поручням и с завязанными глазами. С нами ехали Павлов, Флинн и двое солдат. От жесткой скамейки у меня быстро начало болеть все пониже ребер – разнежилась, ага, потеряла форму. С другой стороны, я помнила, что на этих скамейках еще ни один солдат не заработал геморрой или проблемы с простатой. Значит, и воспаление придатков – а скамейка казалась холодной – мне не грозит. Это хорошо, потому что у меня еще минимум сутки жизни. А за сутки можно многое успеть.

– А ты боялся ее киборга, – посмеивался Павлов, болтая с Флинном. Болтал он правильным тоном, чуть снисходительным, расслабленным, так хозяин жизни чешет языком с привилегированным лакеем. – Я ж сказал, что решу задачку? Перехватить управление сибирским киборгом невозможно. Я бы даже и не взялся. Но кто об этом знает? Она – не знает. Достаточно было сказать, что я собираюсь это сделать, – и она сама вынула чип у собаньки, а без чипа это просто собанька. Нет смысла брать ее на разного рода сложные вылазки. Она и не взяла. Как видишь, Флинн, задача решалась не инженерными средствами, а строго знанием психологии. Но это неважно. Важно, что она решалась.

– Да мне наплевать. Собака есть собака. Пристрелить ее, и все…

– Дурак, – ласково сказал Павлов. Точно как начальник в хорошем настроении. – Собанька, которая в считаные минуты разбирает на запчасти машину вроде этой, и, поверь, разбирает грамотно, запчасти годятся только на металлолом, может причинить немало бед. Хозяева не очень-то много воли давали собаньке. А то бы уже вся Европа знала. Я повидал этих киборгов. Средних кондиций сука из космодромной охраны, получив приказ, успеет изувечить половину твоего взвода до того, как ты сумеешь ее пристрелить. Изувечить непоправимо. Вторую половину ухлопает хозяйка. А космодромный кобель положил бы три четверти и еще бы выжил. Шесть пуль в корпус – фигня для этих псов. Я подозреваю, что у русских какая-то патология в отношении собак. Они их не боятся. Нормальному европейцу в голову бы не пришло разводить такие породы, какие они держат дома. Сибирская овчарка, ха. По легенде, это просто дворняга, которая образовалась сама собой из тех собак, которых русские вывезли на Сибирь в качестве домашних питомцев. Ну да. Как бы не так. У них, извини, выпендрежа ради белые медведи по городским улицам ходят. Ты все еще веришь, что они свою овчарку выводили из того, что было?! Они вывезли несколько питомников кавказских овчарок. Потому что красивые собачки, жалко их бросать. Только русский способен увидеть красоту в собаке-убийце. Эта порода даже трупы не ест, брезгует. В охране – лучшая собака. Даже если тебе не удастся ее выдрессировать. Ну да, это полудикая тварь, которая дрессировке почти не поддается, охраняет инстинктивно, всегда будет сомневаться в твоей правоте… и из этих собак набирают кандидатов на киборги в космодромную охрану. И делают их посерьезней тех киборгов, к которым ты привык…

Флинн молчал.

Ехали мы недалеко и недолго. До Инвернесса точно не доехали. Да что Инвернесс, хорошо, если до Авимора добрались. Еще один брошенный город. В отличие от прочих в Кэрнгормсском парке – более-менее обитаемый. Здесь обосновались экологи, биологи, геологи, палеонтологи и заодно историки. По-своему очень красивый городок, хотя и отстроенный заново целиком. Но Шотландия так устроена, что каждый ее город имеет свое лицо. И если ты влюблен в Эдинбург – тебе понравится в Пиблс, но будет неуютно в Глазго или в Абердине.