Хорошо, что Ронту не успел воспользоваться перстнем как ключом. Это была моя «Мертвая рука». При обычном просмотре ничего не происходило. Но при попытке использовать перстень в качестве ключа к оборонным системам Клариона активизировался другой вирус. Он захватывал всю информацию, которая хранилась на чипе и браслете оператора, присоединял к ней данные, которые предоставил Энрике Вальдес и которые хранились на этом же кристалле, и отправлял пакет генералу Лайону Маккинби, копии – его жене Мелви Сатис-Маккинби и сенатору Кимберли Тако, нашему послу в Шанхае. Я долго думала, не сбросить ли копию еще и шанхайской императрице, но отказалась от этой мысли. Такой шаг уже можно приравнять к государственной измене: мало ли что хранится в тайниках оператора. Я не сомневалась, что перстень окажется в руках главаря – он никому бы его не доверил. Точно так же я не сомневалась, что главарь – высокопоставленный чиновник, имеющий доступ как минимум к части наших оборонных секретов. Не стоит делиться ими с диссидой. Даже если диссида прямо сейчас белая, пушистая и вроде как на стороне всех честных людей.

Вот в общих чертах и вся моя история.

Август о своих подвигах толком и не говорил. Ему было уже так худо, что он старался не открывать глаза. Только пожаловался:

– Делла, она была такая красивая. Я залюбовался. Мне не хотелось ее портить. Но другого выхода не оставалось. – Помолчал. – У Чужих невероятное чувство прекрасного. Хотелось бы мне дожить до того дня, когда мы сможем выйти за пределы галактики. Я мечтаю увидеть мир, который был их Домом.

В Беер-Шеве нас уже ждали. Августа сразу отвезли на исследования, я осталась ждать в приемной. Через три часа меня позвали в палату. Врач сказал, что оперировать лучше прямо сегодня, тогда, возможно, удастся спасти кое-какие поврежденные, но еще не окончательно убитые сосуды. Август подписал согласие на операцию.

Наступала ночь. Я ждала. Иногда проваливалась в дремоту, но тут же просыпалась. Я начинала вздрагивать от самых слабых звуков, как от удара – верный признак нервного истощения.

Августа сняли с операционного стола около полуночи. Я села около его койки, как много лет назад, взяла за руку. Знала, что он спит – но часть его сознания слышит меня, чувствует, что я рядом. Давным-давно один умный врач сказал мне, что для человека нет ничего хуже, чем одиночество. Я хотела, чтобы Август знал – он не один.

А под утро почти бесшумно откатились двери, и в палату вошел очень знакомый человек – увидеть которого я ожидала меньше всего на свете. Черно-белое, в масть ласточки, монашеское облачение, выбритая тонзура, молодое лицо с тонкими чертами.

– Скотти? – я не поверила своим глазам. – Ты?!

Он положил мне руку на плечо, улыбнулся:

– Здравствуй, сестра. Отдохни, я посижу с ним.

– Скотти… Господи, ты живой и здоровый! И на свободе!

– Я и был на свободе, – ответил он мягко. – Просто работал. Я был недалеко от вас. В Эдинбурге.

– Все это время?!

– Да.

– Но… почему?

– Делла, это было необходимо. Мои братья так умны, что я не беспокоился: они поймут, что я не в плену. Поэтому я мог целиком посвятить себя делу спасения грешников.

– Скотти, ты…

– Я учился у Лоренса Хикати. А теперь, когда мой учитель погиб, продолжаю его работу.

– Так ты и есть его загадочный помощник Скотт, который талантливей учителя? Но…

Он улыбнулся шире.

– Я по светскому образованию психолог.

– Ну ты даешь.

– Мы поговорим утром. Сейчас тебе нужно отдохнуть. Не беспокойся за Августа. Иди. Здесь на соседней улице есть маленькая гостиница, очень удобная. Я забронировал номер для тебя.

Я подчинилась. Встала, крепко обняла его – и пошла искать гостиницу.

Нашла мигом, и на ресепшене ждала хозяйка. Сказала, что монах просил ее позаботиться обо мне. Отвела в небольшую, наполненную домашним теплом комнатку, принесла чай, повздыхала, глядя на мой убогий гардероб – я ведь так и не переоделась после Москвы. Так измоталась, что совершенно забыла об этом. Куртку только сняла, потому что в Израиле жарко, – и все.

Перед сном я успела лишь принять ванну, отыскать в своей гриве и выдернуть волоски-передатчики, заказать новую одежду и узнать у Санты, как себя чувствует Огги.

И рухнула спать.

Когда я вошла в палату, Август открыл глаза. Смотреть на него было больно и жутко, но он уже улыбался. Хотя и кривовато.

– Через неделю мне разрешат жить в городе, – сказал он первым делом. – Придется задержаться в Беер-Шеве до окончания курса лечения, но я хотя бы буду не в клинике. Делла, как же я устал валяться на этой койке.

– Тебя прооперировали всего трое суток назад. Из этих суток двое ты проспал.

– Устал, – упрямо повторил Август. – А еще целая неделя.

– Хватит капризничать.

Он помолчал. Я села рядом с кроватью.

– Знаешь, я больше ничего не должен этому миру, – вдруг заявил Август. – Могу пожить для себя. Имею право.

– Август? Что за глупости, ты и раньше ничего не был должен.

– Нет. Я только на Саттанге понял, какой груз ответственности на мне был. С шести лет, с того дня, как я стал герцогом Кларийским, меня давил долг. Долг перед миром. Я не имел права жить как все, быть как все. Я хранил будущее для человечества. Кларион никуда не делся, но больше не обуза. Потому что я выплатил долг сполна. Другим способом. Теперь я могу позволить себе побыть эгоистом.