Вечером мы естественным образом напились – разложив в его номере на кровати несколько яблок и кусок сыра. В комнате было душно, курили не переставая – так что под вторую бутылку водки мы оба, по-братски, разделись до пояса, и, в общем, когда за полночь пришло время расставания – я случайно натянул свитер Павленко: у меня был такой же, военного образца, чёрный, с горлом, поношенный, но дома.

Очнувшись утром, приехавший в одном свитере на голое тело и не имевший никаких сменных вещей вовсе, Павленко понял, что ситуация хоть и не трагична, но и не проста: моего телефона у него не было, потому что никто из нас телефонов в те времена не имел, и даже адреса моего он не знал.

К тому же, номер надо было оставлять: отчего-то я думал, что снял комнату в отеле до 12, но оказалось – до 9 утра.

– Давай раздевайся, – велел мне Павленко у памятника Чкалову.

Поделиться одеждой, к тому же не своей, было в моих возможностях: я пришёл в куртке, а под свитером у меня была чёрная безрукавка.

Мы отошли поближе к стенам нижегородского кремля.

На нас косились, но мы быстро совершили задуманное. Я остался в майке и в куртке, Павленко обрядился в свитер, который ему очень шёл. Штору свою он выбрасывать не стал, но накинул её на плечи.

– Пончо, – сказал он. – Полезная вещь.

Я, наконец, засмеялся. Это было смешно.

– Как ты меня нашёл? – спросил я сквозь смех.

– Кто тебе сказал, что я тебя искал? – сказал Павленко в своей необидной, вполне дружеской, смешливой манере.

Голос у него был самоуверенный, пацанский, высокий, чуть скрипучий, лицо казалось бы интеллигентным – тонкие губы, тонкий, прямой нос, удлинённый череп, – когда б не наглые его повадки, и дерзкий взгляд, и бритая наголо голова.

– Тебя там эта тётка на ресепшен – не заметила? – поинтересовался я.

– Заметила, – сказал Павленко серьёзно, глядя на меня своими светло-голубыми глазами. – Но, думаешь, было бы лучше, если б я отправился на улицу голый?

– Так она поняла, что ты штору надел? – допытывался я.

– Откуда я знаю, – отмахнулся Павленко. – Она, знаешь, откинулась на спинку стула и смотрела на меня, вся… очарованная. Я поздоровался, а она нет. Провинция, словом.

Мы ещё немножко посмеялись.

– И что ты здесь делаешь? – спросил Павленко, щурясь на воду, порт и храм Александра Невского. – В такую рань?

Чуть растерявшись, я пожал плечами:

– Шёл к тебе.

– Ты же не шёл, ты стоял, – заметил Павленко.

– Я тут с ребёнком гуляю, – ответил я несколько, как сам сразу понял, невпопад.

– И где ребёнок? – спросил, продолжая потешаться, Павленко, то оглядывая меня со всех сторон, то озираясь по сторонам. – «Ой, дома забыл»? Или в автобусе?

– Что ты пристал, Павленко, – в шутку рассердился я, – мало ли что делаю. Смотрю… Стихи читаю. Я часто сюда прихожу.

Павленко вскинул умные глаза и совершенно серьёзно кивнул головой: ответ его неожиданно удовлетворил.

– Есть курить? – спросил он.

Из протянутой пачки Павленко извлёк сразу две штуки и одну засунул за ухо.

– А спички?

Я дал коробок.

Павленко потряс его: проверил на слух, есть ли там что.

– Что за книжка у тебя в кармане? – поинтересовался он.

– Так стихи ж, говорю, – ответил я и добавил речитативом: – «…А в походной сумке спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак».

– Что, правда?

– Ну… Не совсем. А в походной сумке план такой – Гумилёв, Есенин, Лу-го-вской.

Павленко ещё раз кивнул. Видимо, компания убитого, самоубившегося и серьёзно обломавшегося на своём жизненном пути русского поэта его удовлетворила.

– Как жить без курева и денег, в одном лишь пончо на ветру, – процитировал он неведомо кого, и без перерыва поставил строгий вопрос: – Кормить будешь меня?

– Значит, нет? – спросил Жека в кафе, помешивая пельмени в горшочке и не глядя на то, как я разливаю беленькую.

Пончо висело на стуле. Конь здесь оказался бы вполне уместен.

Павленко был питерский нацбол со стажем, фигурант как минимум восьми уголовных дел по разнообразному злостному оппозиционному хулиганству, яростный «левак», безусловный русский империалист, и посему в государственных понятиях того времени – гулёбщик, негодяй.

Читатель русской поэзии, Юнгера, Селина, «Путешествие на край ночи» было любимой его книжкой, я знал.

Он был воцерковлён, соблюдал все посты, когда-то успел выучить французский язык и зарабатывал на жизнь, обучая французов, зачем-то приехавших в Питер, русскому.