Едва Миша миновал КПП и прошёл на территорию кампуса, то у лавочек и у крыльца девятиэтажного здания общежития он увидел большое скопление ребят с пакетами и сумками, ожидающих заселения, а также не меньшую по численности группу сопровождающих их родителей.

"Как много здесь красивых девушек!..
– с нечаянной радостью отметил юноша, огромным усилием воли подавляя смущение каждый раз, когда, проходя мимо, ловил на себе внимательно-скользящий женский взгляд - А может быть это Она, Она сейчас на меня смотрит - думал Крошка Енот в смятении, но когда, совершая очередной геройский подвиг, с робкой надеждой поднимал глаза, то видел лишь профиль увлечённого разговором женского личика.

"Ладно, - говорил он себе тогда - ведь это только первый день. Всё и так замечательно складывается, просто нужно запастись терпением. Ведь, как известно - только терпеливый человек достигнет своей цели".

* * *

Но, дальше всё пошло не так удачно, как он предполагал. В общаге Мише досталась комната, смежная по секции с той, чьи обитатели вели совиный образ жизни - там почти всегда с обеда до глубокой ночи наигрывал шансон, и регулярно собирались шумные компании. Его не трогали лишь потому, что когда он ещё распаковывал вещи, к нему вошёл сосед, которому, протянув руку и представившись, Миша простодушно предложил пообедать, поскольку всё, что собрали ему в дорогу мама с бабушкой, он ни за что не съест, и еда может попросту испортиться. За обедом они разговорились, хотя рассказывал в основном новенький, а сосед (которого звали Сашей) смотрел на него спокойно, уплетая сырные бутерброды, и только изредка вставлял короткие реплики и задавал наводящие вопросы, потом упомянул что-то на счёт уборки, сказал спасибо и ушёл.

А уборки, впоследствии, Крошке Еноту действительно предстояло немало. Нет, не то, чтобы ребята за стенкой отказывались наводить порядок на общей территории, просто делали они это исключительно перед очередной проверкой или же когда в секции становилось уже нестерпимо грязно. А Миша был чистюлей и, в силу своего характера, не мог выносить, если место, где он живет, постепенно превращается в помойку.

Но, вы спросите, зачем он добровольно сносил всё это? Почему не попросил коменданта переселить его к другим студентам, с похожими взглядами и интересами? Миша и сам думал об этом неоднократно; но предчувствие подсказывало ему, что в таком случае нарушится какой-то высший ход естественных событий, и пропадёт весь смысл его приезда. К тому же, он считал трудности неким критерием, непреложной частью верного пути, воспринимая их как явные признаки приближения к заветной встрече.

Однако, прошёл месяц, и почти закончился следующий, а никакого романтического свидания (не считая снов и нескольких дружеских бесед с одногруппницей) у Миши так и не происходило. Напротив, соседи всё больше шумели и стесняли его (он раздражал их своей уступчивой вежливостью), и к концу октября Крошка почувствовал, что силы его на исходе. Он знал, что по классическим законам жанра темнее всего бывает именно перед рассветом, поэтому каждое утро, прежде чем встать с постели, говорил себе: "Скоро всё это должно закончиться! Скоро должна наступить развязка!"

И развязка действительно наступила. Сегодня. Накануне его семнадцатилетия.

* * *

Третий раз за неделю Миша проснулся раньше обычного от громких возгласов за стенкой, где по ночам спать, кажется, вообще не собирались. Юноша несколько раз пробовал проговаривать успокоительные аффирмации, но с первых же слов ощущал внутри тупую бесполезную усталость...

Когда за окошком забрезжил рассвет, наш герой поймал себя на том, что обдумывает своё положение с фатальным чувством человека, прошедшего сложный, многоуровневый лабиринт и добравшегося, наконец, до заветной двери, которая, как оказалось, может быть открыта только с обратной стороны и лишь в строго назначенное время.

Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и когда, собираясь на учёбу, Миша разогревал себе завтрак, он слышал доносившийся оттуда приглушённый смех, болезненно ощущая, что посмеиваются над ним. Он выключил плитку, достал из общего стола нож и буханку белого хлеба, отрезал несколько кусочков и уже собирался убрать нож обратно, как вдруг, соседняя дверь распахнулась, и оттуда быстро вышли несколько человек. Один из них спросил у Миши сигарету, и когда тот ответил, что не курит, спросил, почему так грязно. Мише больно было это слышать, но эта боль заглушалась другим тревожным чувством, поднимающимся откуда-то справа из-за спины и отдающим слабостью в коленях. Крошка видел, что ребята были выпившими и, скорее всего, накуренными и просто хотели над ним поиздеваться. Но вопреки здравому смыслу, требующему перенести этот недобрый разговор, он, совершенно детским голосом, начал объяснять, что сейчас убираться не может, так как первой парой будет важная проверочная работа, и что они могли бы пока убрать свою часть, а он, когда вернётся, доделает остальное - но этот лепет никто даже не расслышал.

Один из вышедших стал нарочно щелкать на стол семечки, настаивая, чтобы Миша приступал к уборке немедленно; а Крошка, всё больше и больше вязнущий в парализующей его пространство липкой паутине страха, почувствовал, что если задержится там ещё хотя бы на минуту, произойдёт нечто непоправимое.

Нужно было срочно решаться, и, будто разбегаясь над пропастью, Миша взял свои ветровку, ранец и шагнул к выходу; но путь ему преградил щелкавший семечки. Он схватил со стола кухонный нож и, пронзив Мишу жгучим, пристальным взглядом, злобно процедил, что если тот сейчас же не начнёт уборку, он его порежет. Остальные в этот момент сразу притихли, а Миша, словно небрежно обманутый ребёнок, с недоумением посмотрел ему в глаза и, прочитав там неотступную, ожесточённую решимость, вдруг совершенно ясно осознал, что смерть его, может быть, очень близка. От этой последней, опустошающей мысли он весь как-то внутренне сжался и, испытывая в груди пекущую, почти физическую боль (словно, там что-то сломалось), взяв веник, принялся мести пол.

Но перед этим с нашим героем произошла одна странность, которую он запомнил очень отчётливо: за мгновение до того, как его разум затопил животный, дикий ужас смерти, Крошка всем своим существом почувствовал освобождающую, неземную лёгкость - точно вот-вот должна была завершиться большая, сложная, недоступная пока для осмысления работа, и он, наконец, сможет по-настоящему отдохнуть.

Миша больше не сказал ни слова, и когда его спросили ещё о чём-то, всё равно молчал. Он просто не мог ответить, и его оставили в покое. Миша убрался в душевой и в туалете, тщательно вымел и вымыл пол, перемыл посуду и принялся чистить плитку; но его сознание во всём этом почти не участвовало. Всё это время оно безуспешно пыталось понять одну очень простую и очень важную мысль но, всякий раз натыкаясь на туманную стену забвения, теряло силы и откатывалось назад, к воспоминаниям...