Что такое счастье. Избранное
вернуться

Асадов Эдуард Аркадьевич
Шрифт:

Лебеди

Гордые шеи изогнуты круто, В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта. Если хозяйку-кокетку порой «Лебедью» гость за столом назовет, Птицы незримо качнут головой: Что, мол, он знает и что он поймет?! …Солнце садилось меж бронзовых скал, Лебедь на жесткой траве умирал. Дробь браконьера иль когти орла? Смерть — это смерть, оплошал — и нашла! Дрогнул, прилег и застыл, недвижим. Алая бусинка с клюва сползла… Долго стояла подруга над ним И наконец поняла!.. Разума птицам немного дано, Горе ж и птицу сражает как гром. Все, кому в мире любить суждено, Разве тоскуют умом? Сердца однолюбов связаны туго: Вместе навек судьба и полет, И даже смерть, убивая друга, Их дружбы не разорвет. В лучах багровеет скальный гранит. Лебедь на жесткой траве лежит. А по спирали в зенит упруго Кругами уходит его подруга. Чуть слышно донесся гортанный крик, Белый комок над бездной повис, Затем он дрогнул, а через миг Метнулся отвесно на скалы вниз. …Тонкие шеи изогнуты круто, В гипсе, фарфоре молчат они хмуро. Смотрят с открыток, глядят с абажуров, Став украшеньем дурного уюта. Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца Слышу я крыльев стремительных свист, Вижу красивую гордую птицу, Камнем на землю летящую вниз.

Зорянка

С вершины громадной сосны спозаранку Ударил горячий, веселый свист. То, вскинувши клюв, как трубу горнист, Над спящей тайгою поет зорянка. Зорянкой зовется она не зря: Как два огонька, и зимой и летом, На лбу и груди у нее заря Горит, не сгорая, багряным цветом. Над чащей, где нежится тишина, Стеклянные трели рассыпав градом: — Вставайте, вставайте! — звенит она. — Прекрасное — вот оно, с вами рядом. В розовой сини — ни бурь, ни туч, Воздух, как радость, хмельной и зыбкий. Взгляните, как первый веселый луч Бьется в ручье золотою рыбкой. А слева в нарядах своих зеленых Цветы, осыпанные росой, Застыли, держа на тугих бутонах Алмазно блещущие короны И чуть смущаясь своей красой. А вон, посмотрите, как свежим утром Речка, всплеснув, как большой налим, Смеется и бьет в глаза перламутром То красным, то синим, то золотым. И тотчас над спящим могучим бором, Как по команде, со всех концов Мир отозвался стозвонным хором Птичьих радостных голосов. Ветер притих у тропы лесной, И кедры, глаза протерев ветвями, Кивнули ласково головами: — Пой же, зоряночка! Пой же, пой! Птицы в восторге. Да что там птицы! Старый медведь и ворчун барсук, Волки, олени, хорьки, лисицы Стали, не в силах пошевелиться, И пораженно глядят вокруг. А голос звенит горячо и смело, Зовя к пробужденью, любви, мечте. Даже заря на пенек присела, Заслушавшись песней о красоте. Небо застыло над головой, Забыты все битвы и перебранки, И только лишь слышится: — Пой же, пой! Пой, удивительная зорянка! Но в час вдохновенного озаренья В жизни художника и певца Бывает такое порой мгновенье, Такое ярчайшее напряженье, Где сердце сжигается до конца. И вот, как в кипящем водовороте, Где песня и счастье в одно слились, Зорянка вдруг разом на высшей ноте Умолкла. И, точно в крутом полете, Как маленький факел, упала вниз. А лес щебетал и звенел, ликуя, И, может, не помнил уже никто О сердце, сгоревшем дотла за то, Чтоб миру открыть красоту земную. Сгоревшем… Но разве кому известно, Какая у счастья порой цена? А все-таки жить и погибнуть с песней — Не многим такая судьба дана!

Дачники

1
Брызгая лужами у ворот, Ветер мчит босиком по улице. Пригорок, как выгнувший спину кот, Под солнцем в сонной дремоте щурится. Радость взрослых и детворы! Долой все задачи и все задачники! Да здравствуют лодки, грибы, костры! И вот из города, из жары С шумом и грохотом едут дачники. Родители любят своих ребят, И, чтобы глаза малышей блестели, Дарят им кошек, птенцов, щенят, Пускай заботятся и растят. Хорошему учатся с колыбели! И тащат щенята с ранней зари С хозяев маленьких одеяла. Весь день раздается: — Служи! Замри! — Нет, право же, что там ни говори, А добрых людей на земле немало!
2
Ветер колючий листву сечет И, по-разбойничьи воя, кружит, Хлопья седые швыряет в лужи И превращает их в ломкий лед. Сады, нахохлившись, засыпают, В тучи закутался небосклон. С грохотом дачники уезжают, Машины, простудно сопя, чихают И рвутся выбраться на бетон. И слышат только седые тучи Да с крыш галдящее воронье, Как жалобно воет, скулит, мяучит На дачах брошенное зверье. Откуда им, кинутым, нынче знать, Что в час, когда месяц блеснет в окошке (Должны же ведь дети спокойно спать), Родители будут бесстыдно лгать О славной судьбе их щенка иль кошки. Что ж, поиграли — и с глаз долой! Кончилось лето, и кончились чувства. Бездумно меняться вот так душой — Непостижимейшее искусство! А впрочем, «звери» и не поймут, Сердца их все с тою же верой бьются. Они на крылечках сидят и ждут, И верят, глупые, что дождутся… И падает, падает до зари, Как саван, снежное покрывало… Конечно же, что там ни говори, А «добрых» людей на земле немало!

Стихи о рыжей дворняге

Хозяин погладил рукою Лохматую рыжую спину: — Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, Но все же тебя я покину. Швырнул под скамейку ошейник И скрылся под гулким навесом, Где пестрый людской муравейник Вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу, И лишь за знакомой спиною Следили два карие глаза С почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа Сказал: — Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы… А то ведь простая дворняга! Огонь над трубой заметался, Взревел паровоз что есть мочи, На месте, как бык, потоптался И ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, Курили, смеялись, дремали… Тут, видно, о рыжей дворняге Не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то По шпалам, из сил выбиваясь, За красным мелькающим светом Собака бежит, задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, В кровь лапы о камни разбиты, Что выпрыгнуть сердце готово Наружу из пасти раскрытой. Не ведал хозяин, что силы Вдруг разом оставили тело И, стукнувшись лбом о перила, Собака под мост полетела… Труп волны снесли под коряги… Старик! Ты не знаешь природы: Ведь может быть тело дворняги, А сердце — чистейшей породы!

«Дай, Джек, на счастье лапу мне!»

«Дай, Джек, на счастье лапу мне!»

Этой знаменитой, чуть измененной строкой частенько приветствую я Джека — моего давнишнего и задушевного приятеля, впрочем, теперь даже, может быть, уже и друга.

Никакой прославленной родословной у него нет. Джек — откровенная помесь чистокровной лайки с плебейской дворнягой. Но смотреть на него свысока было бы просто неприлично. С полной убежденностью говорю, что ни красотой, ни редким собачьим обаянием Джек абсолютно не уступил бы знаменитому качаловскому Джиму. А что до доброты и смышлености, то, честное слово, еще не известно, кому бы пришлось отдать пальму первенства!

Всякий раз, увидев меня на прогулке, Джек на мгновение замирает, затем, радостно взвизгнув, кидает вперед свое короткое, сплетенное из упругих мышц тело. И вот уже черной торпедой летит он вдоль улицы, почти не касаясь земли, все больше и больше набирая скорость. Метра за два до меня он делает толчок и, пролетев по воздуху оставшееся расстояние, носом и передними лапами вонзается в мой живот. Вслед за этим начинается что-то вроде радостно-первобытной пляски. Джек крутится со скоростью небольшой динамомашины, подпрыгивает, ставит на меня передние лапы, совершает самые замысловатые пируэты, идущие порой вразрез с элементарными законами физики, и изо всех сил старается непременно лизнуть меня в нос. И если, невзирая на мои протесты, ему это иногда удается, то восторгу Джека не бывает границ. Мы действительно давние и преданные друзья. Началось же это все с одного морозного, очень памятного, но не слишком приятного для меня вечера.

Подмосковный поселок Переделкино состоит в основном из писательских дач. А в центре его, так сказать, средоточье литературной мысли — Дом творчества, основным отличием которого от домов отдыха является то, что тут не столько отдыхают, сколько работают. Правда, не все. Обширный лесной участок дома обнесен высоким забором. Радиально от дома в разных направлениях бегут асфальтированные дорожки. Одну из них несколько лет тому назад я и облюбовал для своих ежедневных прогулок. Дорожка эта от веранды катится по участку под старыми тополями и соснами мимо нескольких коттеджей до небольшой калиточки, выходящей на улицу Серафимовича. Весь путь — двести пять моих шагов. Примерно полтораста метров. Дорожку эту я изучил досконально.