Красин и Кириллов отпустили извозчика возле Измайловского собора и пошли пешком в Четвертую роту. По дороге Красин весело рассказывал о парижских приключениях Буренина.

После софийской встречи Тюфекчиев назначил Буренину свидание в Париже, и не где-нибудь, а в «Савое». Буренин явился в роскошные апартаменты, и болгарин с места в карьер стал демонстрировать русскому коллеге усовершенствованный им бикфордов шнур. Чиркнула спичка, сразу возникло ужаснейшее шипение, и комнаты наполнились плотным белым дымом, в котором Буренин не видел даже своих рук.

«Все – крышка», – подумал Буренин и вполне зримо представил себе свидание с русским консулом в парижской префектуре.

В двери колотила и кричала из коридора многочисленная прислуга.

– Мсье, мсье, что случилось?!

– Принесите прохладительного! – рявкнул из белой мглы бравый болгарин.

Все обошлось.

Красин замолчал и шагал некоторое время с застывшей улыбкой. В памяти его проходили парижские улицы и маленькие площади, Сена, Латинский квартал… Очень удобный для баррикад город… Туда безусловно перекинется наш огонь. Сначала Берлин, потом Париж, Рим, Мадрид, чуть попозже Лондон, Нью-Йорк… Мир займется вдруг, как сухая трава… Кто сказал ему эту фразу? Он запомнил ее навсегда… Когда-то в его жизни произошло великое событие. Дерзкий юноша в солдатской шинели, он осмелился заявиться в Ясную Поляну к Толстому. Толстой беседовал с молодежью о современной России, о науке, о революции… но он имел в виду совсем другую революцию, революцию духа.

– Да, революция, конечно, это движение духа, мятежного духа! – вскричал юноша.

– Я говорю о духе смирения и братской любви! – разгневался Лев Николаевич.

– Но неужели вы думаете, Лев Николаевич, что заводчик, жандарм, бюрократ возлюбят когда-нибудь страждущего?..

– Леонид Борисович, – вдруг прервал его воспоминания Кириллов, – третьего дня мы обвенчались с Надей.

Красин быстро взглянул на товарища, нахмурился. Кириллов шел, опустив глаза, покашливая в кулак, красный чуть ли не до слез: он чрезвычайно был смущен своей печалью и душевной смутой.

– Дело о продаже сахарного завода уже начато, – проговорил он и вдруг поднял голову, пустился было в спасительную деловую скороговорку. – Я обратился по вашему совету в московскую контору братьев Зондерс…

– Вы ее любите? – прервал его Красин.

Кириллов запнулся.

– Да, – сказал он после некоторого молчания. – Поэтому фиктивный брак с Надей обернулся для меня страданьем. Знаете, после свадьбы – нужно ведь было соблюсти весь декорум – родственники провожали нас в Петербург… Мы остались с ней вдвоем… Это тяжело, но, впрочем… главное – дело, мы договорились пореже видеться…

Красин молча и коротко обнял Кандида за плечи, потом остановился, сильно провел обеими руками по лицу, выдохнул воздух и показал тростью на дом, выкрашенный в обычный для этих ужасных улиц-рот казенный желтый цвет.

– Вы, должно быть, не знаете, Алексей Михайлович, что в этом доме жил Салтыков-Щедрин? Нам как раз сюда.

Женщина с растерянным лицом, комкая и покусывая платочек, сидела в кресле, прямая и натянутая, как струна. Это была Любовь Пескова, знаменитая Альфа, химик Военно-морского ведомства. Два дня назад ей еле удалось уйти от полиции во время налета на рабочее собрание, а коллега ее Скосаревский – Омега на этом собрании был арестован.

Кириллов сидел на краешке стула напротив Альфы, а Красин, почему-то легкомысленно насвистывая, расхаживал по скрипучим половицам.

– Когда я прохлаждался в Воронежской тюрьме, Алексей Михайлович, – обернулся он вдруг к Кириллову, – у нас там был в камере один унылый террорист. Дело его тянулось бесконечно долго, и он часами бродил по камере и бормотал стишок:

– Так вы, сударыня, – резко повернулся он к Песковой, – тоже вознамерились посмотреть, «не сможете ли висеть»? По сходкам решили ходить, агитировать массы? А вы знаете, что в случае разоблачения вас ждет бескомпромиссная петля? Пропагандистов у нас много, а химиков, таких, как вы, нет. Если уж о собственной жизни не думаете, то…

– Хватит читать нотации, – хрипловатым голосом сказала Альфа. – Я все поняла. Что со Скосаревским?

– Завтра будет освобожден за недостатком улик, – сказал Красин. – Не думайте, что это было очень легко сделать.

Пескова уже не слушала его. Она вскочила, бросила скомканный платочек на кресло.

– У вас пожелтели белки глаз, – сказал ей Красин. – Так работать с мелинитом нельзя, голубушка. Во-первых, надо подумать о здоровье, а во-вторых, и о внешности. Вы должны гулять. Каждый день два часа на Крестовском или на Каменном. Это приказ…

– Смотрите, как вода-то поднялась в Фонтанке, Екатерина Федоровна, – сказал Красин. – Чуть ли на тротуар не переплескивается…

– Видите, какие мы храбрые, живем под угрозой наводнения, – улыбнулась хозяйка квартиры Екатерина Федоровна Крит.