— Хватит ему! — со смехом урезонил Кироса Алексей и крикнул девушке вдогонку: — И мне тоже!..

…Навес из живого винограда, гроздья свисают над столиками. Столики — на улице и внутри, покрыты клетчатыми белоголубыми скатертями, внутри деревянные потолки темного дерева. Это уже таверна «Макринари» в Омодосе, куда поехали после обеда Кирос и Алексей.

Руденко оставил свою машину в Като Дефтере. И уговорил Сотириадиса ехать вместе. «Спрашивать будешь ты», — распорядился он. Кирос только покорно вздохнул.

Их усадили, согласно правилам кипрского гостеприимства, налили лимонаду.

Кирос по дурацкой привычке стал покачиваться на задних ножках стула.

— Расшибешь себе когда-нибудь задницу, — заметил негромко Алексей. Они ждали хозяина, за которым пошла официантка.

— Ты со мной как с мальчишкой, — обиделся грек. — А я, между прочим, офицер полиции.

— Вот именно, «между прочим». Да не дуйся ты! — Он хлопнул Кироса по плечу: — Гляди, хозяин идет.

Полный, почти круглый хозяин в клетчатой рубашке и в жилетке, лохматый, как леший, со щетиной, с которой он уже, по-видимому, проиграл неравный бой.

Кирос, как из пулемета, затараторил с хозяином таверны по-гречески. Руденко даже не все понял.

— Разве я могу вспомнить такие подробности? — Толстый киприот потер щетину с шуршанием. — Ну, да, я почему его помню, вы же тогда приезжали, господин полицейский, расспрашивали. Этот несчастный разбился на машине. С кем он был? Вроде не один. Зеоклеия! — заорал он вдруг зычно. И тут же пояснил: — У женщин память хорошая, особенно на мужчин. — Он улыбнулся, продемонстрировав желтые прокуренные зубы.

Его дочь зыркнула на Кироса заинтересованно. «Но и этот павиан вдохновился, — с удивлением обнаружил Руденко. — Грудь колесом, ноздри раздувает, глазки блестят. Да он — ходок!»

— С кем он был, ну тот, русский, что разбился? — спросил хозяин таверны.

— Вроде не один. — Девушка задумалась, не переставая стрелять глазками на Кироса.

А тот молчал, очарованный красоткой, и совсем забыл задавать вопросы. Стоял и улыбался глуповато.

«Жениться ему надо», — подумал Руденко и сам начал спрашивать.

С трудом, но девушка все же припомнила, что тот мужчина был с приятелем. Разговаривали они по-русски.

— А что они ели?

Зеоклеия захихикала:

— Как это можно помнить? Когда это было?! Да и посетителей у нас каждый день ого сколько.

— Тогда ведь, кажется, был не сезон…

— Все равно. У нас бойкое место.

— У вас кошки? — вдруг спросил Алексей. Хотя он и так знал, что на Кипре у каждого отеля и особенно ресторана жила группа диких кошек, подъедающихся за счет сердобольных туристов. — А куда вы объедки деваете? Кошкам?

— Ну не сами же едим! — Девушка расстегнула верхнюю пуговицу на блузке, за что тут же удостоилась сразу двух взглядов — рассерженного — от отца и восторженного — от Кироса.

— А в то время у вас кошки не дохли? В тот день, когда погиб русский?

Теперь все трое уставились на Руденко.

— Откуда вы знаете? Действительно, серая подохла. Мы нашли ее за домом. Ее рвало там перед смертью, пришлось двор с мылом мыть, — морщась, припомнил киприот.

— Вы ее выбросили?

— Я хотел, а дочка уговорила похоронить. Там, в садике, и закопали.

Теперь Кирос уже не стрелял глазками на девчонку, а уставился в затылок тиоса Алексиса весьма гневно. Он догадывался, к чему клонит этот упертый русский, и Сотириадис не ошибся. Невольно Кирос подумал, что хоть он и называет про себя Руденко «русским», Алексис все же вылитый киприот. И разговаривает, и жестикулирует, и даже одевается как-то очень правильно. Наверное, потому, что живет здесь так долго…

— А лопатки у вас нет? — с улыбкой спросил Алексей.

И конечно, Руденко вручил лопату Киросу и заставил выкапывать эту падаль.

— Ты молодой, ты прохлопал ушами это совпадение, — поучал полковник, усевшись в тени винограда на принесенный Зеоклеией стульчик. — Копай, копай, не отмахивайся, только руками труп не трогай.

— Еще чего! Во что его? Он, похоже, мумифицировался. Фу, ну и гадость. И главное, после обеда.

Зеоклеия принесла большой пакет и резиновые перчатки, и, утративший свой лоск потенциального кавалера, Кирос изъял тушку кошки из ямы.

— Куда теперь? — морщась, спросил грек, не догадываясь, какую свинью еще подложит ему Руденко.