Теперь он остается у меня большую часть ночи и покидает мою кровать очень рано, когда в комнату проникают первые белые пальцы утра. Я ощущаю такое умиротворение, засыпая в его объятиях. Иногда я ловлю себя на мысли, что именно таким и должен быть брак.

Но чаще я боюсь — боюсь, что появится еще одна записка или кто-нибудь из усердных друзей Джонни нарисует свастику на стене моего дома. Меня беспокоит, что кто-нибудь, кто меня подозревает, нашепчет Эвелин или Бланш, расскажет им про нас с Гюнтером.

И когда я об этом думаю, то понимаю, как все хрупко, как вся моя жизнь может оказаться разбитой вдребезги. Иногда, когда я слышу, как звякает почтовый ящик, мне приходится сжимать губы, чтобы удержаться от вскрика. Но анонимных писем больше нет.

Однажды, направляясь к Энжи, я прохожу большой старый дуб, нависающий над дорогой. На сморщенной коре его ствола какая-то влюбленная парочка вырезала свои инициалы — переплетенные буквы В.С. и Ф.Л.

Всего на миг я испытываю такую острую зависть к парам, которые живут вместе каждый день, гуляют по улицам, держась за руки, и оставляют нестираемые свидетельства своей близости; которые так легко и просто могут выражать свою любовь. Не таясь и не прячась.

Все это время война кажется мне какой-то далекой. Конечно, существует нехватка продуктов, ограничения, комендантский час; но здесь, в моей скрытой долине, рядом со своей семьей и возлюбленным, я не слишком осознаю мощь немцев, власть, которой они обладают над нашими жизнями.

Гвен на своей ферме Вязов до сих пор слышит, как по ночам немецкие солдаты маршируют и поют свои военные песни. Наш остров принадлежит им, им принадлежит даже темнота. Но здесь, в тишине этих заросших улиц, их не слышно. Я сосредотачиваюсь на повседневных вещах. Говорю себе, что именно это важно — заботиться о моих детях и об Эвелин, каким-то образом все пережить.

Больше всего меня беспокоит Эвелин. Кажется, она теряет вес, как бы я ни упрашивала ее поесть. Часто ее глаза затуманиваются, как будто все вокруг для нее неясно, как будто ее жизнь напоминает обратную сторону гобелена и она видит не узор, а лишь узелки и растрепавшиеся нити.

Однажды днем она вяжет в гостиной и, когда я вхожу, поднимает взгляд.

— Вы кто, дорогая? — любезно спрашивает она. — Кто? Не думаю, что мы встречались.

Я знаю, это оттого, что ее разум отключается, но все равно пугаюсь.

— Эвелин, я Вивьен, помнишь?

Но она не помнит.

— Вивьен, — задумчиво произносит она. — Какое милое имя.

Когда она не узнает меня, она гораздо любезнее. Эта мысль меня огорчает.

Я подхожу ближе и хочу дотронуться до ее рукава, подумав, что мое прикосновение поможет ей вспомнить о том, что я ее невестка, и вернет ее к реальности. Она пристально смотрит на мою ладонь на своей руке, удивленно и немного неодобрительно, как будто я слишком фамильярна. Я отдергиваю руку.

— Вы должны позволить мне напоить вас чаем, дорогая, ведь вы проделали долгий путь, — говорит она. — Вы так добры, что пришли меня навестить. Думаю, в шкафу еще остался гаш.

— Эвелин, я здесь живу. Я жена Юджина, — говорю я.

Она потрясенно смотрит на меня, а затем поднимает свои тонкие брови.

— Нет, дорогая, не думаю, что это так. — Ее голос холодный и ясный, и сильный, словно уверенность придала ей энергии. — Вы ошибаетесь. Видите ли, Юджин никогда не был женат. У него очень высокие требования.

Мне нечего на это ответить. Оставляю ее сидеть в гостиной.

Через пять минут она зовет меня.

— Вивьен, я уронила очки и, кажется, не вижу, куда они подевались. Будь умницей, найди их.

Будто ничего не произошло.

Из-за своей слабости Эвелин перестала посещать церковь. У нее нет сил ходить туда, а служба слишком утомляет ее. Я договорилась с пастором, чтобы он приходил и причащал ее в Ле Коломбьер, и решила, что буду сидеть с ней дома. Но Бланш продолжает ходить на утренние службы и иногда берет с собой Милли.

— Мам, почему ты больше не ходишь в церковь? — спрашивает Бланш.

— Мне не хочется оставлять твою бабушку.

Она смотрит на меня голубыми, как летнее небо, глазами.

— Но не только поэтому, да? — говорит она.

Я задумываюсь. Возможно, она права. Возможно, Эвелин — просто предлог.

— Честно говоря, я уже не знаю, насколько сильна моя вера, — отвечаю я. — Эта война, и все лишения.

— Но ты все равно могла бы ходить, мам. Быть верующей не обязательно.

— Не знаю…